"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Время действия этой истории отнесено на несколько десятилетий позже, чем «Сказание об Ольге», и записана она была в XIII веке – после того как история второго посольства попала в состав ПВЛ. Видим очень большое сюжетное сходство: здесь и там имеется знатная женщина, обозначенная как «мудрая» и способная предвидеть будущее (что было в раннем средневековье тесно связано одно с другим), вдова правителя, к которой сватаются другие правители. Она хорошо принимает женихов/сватов, устраивает пир, а потом сжигает их вместе со строением, в котором они находятся.
История Сигрид выглядит как соединение мотивов из второй и третьей мести Ольги – пир для врагов, а потом избиение уснувших пьяных отнесено к тризне над могилой Игоря и будет чуть позже. Перед нами сюжет из числа «бродячих»,
Тут возникает еще одно любопытное соображение. По времени действия история Сигрид случилась позже времени жизни Ольги, но перед тем, как этот сюжет попал в ПВЛ, то есть он мог стать известен на Руси раньше, чем сказание об Ольге сформировалось. И не является ли имя князя Мала – нетипичное для князей вообще [58] , – отголоском этих «мелких конунгов», которых Сигрид хотела отвадить от себя? Ведь по сравнению с киевским князем любой племенной князь и правды был «мелким», «малым».
58
Имена древних легендарных князей, выпадающие из обычного порядка династического имянаречения, обычно образованы легендой или из топографических названий (Кий, Щек, Хорив, Избор, Лыбедь), или из названия народа, чьими основоположниками они якобы являются (Чех, Лях, Словен, Рус), либо выражают некие сакральные понятия (Крок, Попел, то есть «пепел», что тесно связано с печью и идеей прародителя вообще). Для образования княжеского имени от понятия «малый» нужны были причины.
Заметим, что в этом «Виссавальде из Гардарики», сгоревшем заодно с Харальдом Гренландцем, часто пытаются увидеть Всеволода, сына Владимира Святого и брата Ярослава Мудрого; этому способствует то, что о жизни и смерти Всеволода практически ничего неизвестно. Но я не очень в это верю: надо сочинить целый роман, чтобы объяснить, почему это князь сам отправился за море свататься, что было решительно против обычая, да и еще к женщине явно старше него. Но даже проект такого союза был бы делом международной дипломатии, а беззаконное убийство князя-жениха послужило бы почти неотвратимым поводом к войне, от чего в источниках нет и следа. Так что я считаю, упоминание жениха с Руси здесь является своеобразным выражением этих связей, каналов, по которым сюжет переходил из одной страны в другую. В этом сюжете мудрая вдова Ольга и мудрая вдова Сигрид выступают отражениями одного и того же легендарного образа, и зеркалом им служит Балтийское море.
Нельзя исключить того, что после смерти Игоря к Ольге и правда сватался кто-то из тех «великих бояр», кто несколько лет назад отправлял своих послов на заключение договора с Царьградом. Если уж место великого и светлого князя киевского освободилось, любой владыка какого-то из варяжских гнезд вдоль торгового пути должен был стремиться занять доминирующее положение, получив в жены вдову прежнего князя. Она, вероятно, отклонила эти предложения ради сохранения политического баланса и дабы не осложнять династическую ситуацию, но эти попытки в конечном итоге тоже не остались незамеченными легендой.
И когда опьянели древляне…
От истории «огненной мести» мы естественным образом переходим к истории третьей мести – избиению на тризне. ПВЛ:
«И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меды многие в городе, где убили мужа моего, да поплачусь на могиле его и сотворю тризну по своем муже». Они же, услышав об этом, свезли множество меда. Ольга же, взяв с собою небольшую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и оплакала его. И повелела людям насыпать высокий холм могильный и, когда насыпали, приказала совершать тризну. После того сели древляне
Избиение упившихся людей мы видели уже не раз: так поступили персы в Геродотовой истории царицы Томирис, и так поступила Сигрид Гордая, устроившая пир и напоившая до смерти людей, которых вот-вот собиралась убить. Есть схожий сюжет у и Видукинда Корвейского:
«Варвары, однако, пользуясь нашим затруднением, нигде не прекращали поджоги, убийства и опустошения, а Геро, которого король поставил над ними, они задумали убить с помощью хитрости. Однако он, предупреждая хитрость хитростью, пригласил около тридцати князей варваров на большой пир и всех их, усыпленных вином, в одну ночь умертвил» [59] .
59
Деяния саксов, книга 2., указ. издание.
«Варвары» эти – полабские славяне-язычники, с которыми немецкие короли в Х веке вели беспощадную войну; Геро – маркграф Саксонской восточной марки. Здесь мы видим немало сходства: варвары «задумали убить с помощью хитрости» маркграфа Геро, который управлял ими от имени их завоевателя, Оттона, – так же и древляне, собираясь взять Святослава и сделать ему «чего захотим», уж верно, не добра ему желали. Но будущая жертва оказалась хитрее и нанесла удар первой. А способ опоить врага и расправиться с неспособным сопротивляться, если верить этим источникам, был широко распространен от Персии до Германии на протяжении уже полутора тысяч лет на тот момент. Впрочем, чисто технически это реальнее, чем засыпать живых людей в огромной яме, вырытой за ночь-другую…
Другого плана аналог убитым на тризне пяти тысячам древлян – архаичный обычай «соумирания», то есть наделение знатного покойника сопровождающими лицами, который ради этого умирают вместе с ним уже не от естественных причин. Обычай древний, но до середины Х века дожил свежим и цветущим. В то, что якобы каждая славянская жена убивала себя на похоронах мужа, я не верю, но наличие женского скелета и некоторых вещей в богатом мужском погребении – для Х века вещь не уникальная. В некоторых скандинавских камерных погребениях Южной Руси женский скелет очень трогательно прильнул к плечу обнимающего его мужского скелета, что и правда наводит на мысль о добровольной смерти жены вслед за любимым мужем. Для людей той эпохи ведь речь шла не о смерти как конце всего, а лишь о совместном переходе на тот свет. «Похороны руса», где умертвили девушку, слишком известный пример, чтобы стоило это пересказывать подробно. И такое случалось не только с женщинами – «посмертными женами». В богатой гнездовской камере кургане Оль-30 (мы о нем уже рассказывали) были погребены четыре человека, по двое каждого пола. Если вся семья не вымерла дружно от какой-нибудь заразы, надо признать, что примерно трое из этих четверых были слугами, отправленными вместе с господином (либо госпожой). В корабле из Осеберга, где погребена древняя норвежская королева, имеется два женских скелета – госпожи и служанки. Стоит упомянуть мальчика в лодке из псковского могильника: он в своей лодочке был помещен фактически в одно захоронение с камерным погребением богатого и знатного мужчины. Наличие при мальчике воинского пояса и топора говорит о том, что рабом он не был, однако при «главном» покойнике играл некую подчиненную роль. Что-то вроде стража у дверей в посмертный дом господина.
Таким образом, обычай давать знатному покойнику с собой сопровождающих-слуг в обсуждаемое время был хорошо известен. Именно так слушатели воспринимали рассказ о пяти тысячах древлян, убитых на могиле Игоря и ставших его слугами в ином мире. Нереально огромная цифра их служила усилению художественного эффекта. То же, что эти случаи мести прибавлялись один к другому, порождено могучим принципом, по которому фольклор утраивается всякое сюжеообразующее событие: три поездки, три похищения, три встречи, три погони, три препятствия, три поединка…