Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Малик Владимир Кириллович

–  Воевода… вручаю тебе долю княгини и детей моих и всего Переяславля… Бейтесь до последнего, сколько сил хватит, на валах… В поле не выезжай и ворога в город не пускай!… Князья нас выручат. Должны выручить, ведь мы здесь и их защищаем… На тебя и на них теперь вся наша надежда!…

6

А что же князь Игорь? Все дни после Каялы он был словно сам не свой, словно окаменел. Ел, пил, перевязывал рану, разговаривал, но и сам чувствовал и всем, кто жил вместе с ним, казалось, что это не он, а какой-то другой, с омертвелой душой человек. Видимо там, на Каяле, у него ранена не столько рука, а прежде всего сердце, душа. И если рана

на руке быстро заживала и уже почти его не беспокоила, то душевную рану каждый день, каждую минуту растравлял, бередил собственным судом - своей совестью. Он обвинял себя - и небезосновательно - в смерти огромного числа своих соотечественников, в гибели всего войска, в тяжких муках воинов, что попали в половецкую неволю. Обвинял себя в реках слез северских детей, жён, отцов, матерей и, более всего, - в страшном разорении, опустошении Русской земли, которое ей в это время причиняли Кза и Кончак.

Его просьба, обращённая к Кончаку, о том, чтобы привезли с Руси попа, объяснялась прежде всего тем, что он хотел облегчить душу чистосердечным покаянием. Он понимал, что его умершей душе нужен ключ, чтобы отомкнуть её, разбудить от болезненного сна, от окаменелости, вместо безжизненной сукровицы, наполнить живой кровью, теплом, солнцем, людским прощением. А таким ключом, он был в этом уверен, могло стать только слово. Ведь мази, отвары, настойки, припарки годились лишь для тела, а для души необходимо слово. Кто его скажет? Рагуил? Ждан? Или - смешно подумать - Янь?

Так прошла неделя, вторая.

В воскресенье, накануне того дня, когда Владимир Глебович рубился с половцами, а потом исходил кровью и стонал от ран, из порубежного русского города Донца прибыли к Игорю на Тор его посланцы, которые привезли с собою старенького одинокого попа Сильвестра. Попик, как прозвал его сразу Янь, был маленький, щуплый, лысый, казался каким-то никчёмным - то ли от старости, то ли от чрезмерного пристрастия к браге и пиву. Но к удивлению имел длинную седую бороду и пристойный густой бас. Это последнее качество примирило с ним разочарованного его внешностью Игоря.

Для церковной службы на берегу речки был поставлен ещё один шатёр, и в тот же вечер в присутствии Игоря попик Сильвестр, одетый в блестящие ризы, с серебряным кадилом в одной руке и золотым крестом в другой, отслужил заупокойную молитву по душам погибших и молебен за живых.

Игорь горячо молился, целовал крест, бил поклоны, плакал, испрашивая прощения у неба и надеясь на просветление и облегчение души.

Но успокоение не приходило. Ночью он снова метался, вскрикивал, звал к себе княгиню Ярославну, сына Владимира, брата Всеволода, рыдал, в исступлении скрипел зубами, кляня себя и свою долю, и только под утро, как и все последнее тягостное время, обессиленный и разбитый, погрузился в тяжёлый непробудный сон.

На следующий день, после обеда, Рагуил заговорил о том, что было бы неплохо развеяться на охоте с соколами на лебедей…

–  Говорят, возле озера и в низине Донца есть немало их гнездовий.

Игорь не стал возражать - рука уже совсем зажила и от мучительных мыслей хотелось хотя бы немного отрешиться. Ждан с Янем тут же договорились со стражей. Молодые половцы обрадовались возможности потешиться и быстрой ездой, и соколиной охотой.

Выехали в сопровождении пятнадцати стражей, которые, помня строгий наказ Кончака, внимательно следили за пленниками, но им не надоедали, держались в отдалении от князя и его спутников. Ждан - он стал теперь не только конюшим, но и сокольничим - держал на рукавице левой руки двух соколов, на их головах были натянуты кожаные колпачки-карнали, закрывавшие птицам глаза; Янь же вёз в саквах для полдника несколько кусков вяленого мяса. Он припас и бурдюк холодной ключевой воды, так как Игорь, пока его родичи и воины находились в полоне, наотрез отказался пить кумыс, бузу и, тем более, ромейское вино.

Игорь и Рагуил

ехали впереди.

–  Княже, - вполголоса сказал тысяцкий, - мой повеса, как ты знаешь, увивается за Настей. Молодица красивая, приглядная, ничего не скажешь, но чует моё сердце, что может он поплатиться головой! Ей-богу, поплатится! Стоит только вернуться хану Туглию и узнать про их шуры-муры…

–  Я уже говорил с ним об этом, Рагуил. Но твой баламут не только отца не слушается, но и князя. Не бить же его! Да и не маленький уже - сам должен понимать на что идёт!
– ответил Игорь.

Рагуил тяжело вздохнул и, оглядываясь, ещё понизил голос:

–  Но я сейчас не о том, княже… Яню хоть кол на голове теши, а он как был ухарем, волокитой, так и останется им, несмотря ни на что! Махнул бы я на всё это рукой, но сердце-то болит: не сносить ему головы, если не обережётся… Однако ему, как сам знаешь, когда надо - ни находчивости, ни смелости, да и ума тоже не занимать стать. Смекалист, ох до чего смекалист и ловок! Ты видишь, как быстро он нашёл общий язык с нашими сторожами - стал для них совсем как свой. Сразу втёрся в доверие, больше времени проводит с ними, чем с нами. Они никогда теперь его не останавливают, когда он идёт в кочевье. Он даже по ночам свободно шатается невесть где… А этой ночью вернулся и шепчет мне: «Батько, есть возможность для князя Игоря бежать!» - «Хлопец, ты часом не пьяный? За нами следят двадцать пар глаз, коней нам дают только для охоты и прогулок, затем сразу отбирают… Какая тут возможность?» - ответил я. Он придвинулся ещё ближе и шепчет на ухо: «Настя меня познакомила с крещёным половцем, его мать Рута - русинка; так вот этот Овлур, или и по- нашему Лавр, может достать коней и оружие и проводить его до самого дома. Он согласился ехать с ним на Русь…» Что ты на это скажешь, княже?

Игорь задумался.

–  А не западня ли это?

Рагуил пожал плечами.

–  Не похоже. Для чего такое Насте? Янь клянётся, что верит ей. Да она же сестра Ждана - хочет помочь брату и всем нам. С северщины она. И чего греха таить - разумна и хитра. Говорит: пока Кончак с ханами в походе, самое время бежать! А не тогда, как вернутся домой тысячи половецких воинов и заполонят всю степь…

Игорь покачал головой.

–  Она, пожалуй, правильно рассуждает… Но бежать я не соглашусь!

–  Почему, княже?
– не удержался и воскликнул тысяцкий, но тут же понизил голос.
– Так ведь ты уже здоров. Раньше, понятно, и речи не могло об этом идти - куда с пораненной рукой?! А теперь - самое время. Почему не бежать?… Если посчастливится, не понадобится собирать людям северщины такой непомерно большой выкуп. Это раз… Потом, прибыв домой, расстараешься добыть столько серебра и злата, чтобы хватило выкупить всех нас - князей, воевод, бояр. Это - два… А кто кроме тебя крепко подумает о дружине и черных людях, что изнемогают в неволе? Тебе это лучше, чем кому другому удастся сделать! Попросишь у князей, у кого много половцев пленённых, чтобы выкупили, обменяли. Это - три… Но важнее всего то, что ты сможешь найти силы, войско - князья не откажут тебе в этом, чтобы защитить нашу Северщину, которая осталась совсем незащищённой от степняков… Вот что даст твоё бегство!… Что же касается нас, то мы можем и не бежать. Только бы ты смог!

Игорь долго молчал, ехал, понурив голову. А потом, вздохнув, ответил:

–  Всё это разумно, Рагуил, и я благодарен тебе, что ты заботишься и обо мне, и обо всем княжестве… Но только не могу я бежать!

–  Почему же?

–  Как я могу покинуть в неволе брата, сына, племянника, а сам сбегу? Как покину дружину всю, которую из-за своей гордыни и недальновидности завёл сюда? Что скажут мне люди, если один вернусь в землю свою, а братию, боярство и дружину оставлю здесь на расправу? Как смогу смотреть в глаза отцам и матерям, жёнам и детям? Нет, не уговаривай меня! Если терпеть муки неволи, то всем вместе! И мне прежде всего!