Князь мертвецов
Шрифт:
– А... как же?
– глупо пробормотал Митя. Чтоб тебя те самые личи поели, колбаса германская! Очевидная же, общеизвестная вещь: Кощей Моранович, прозванный Бессмертным, был личем. И другая очевидная вещь: от первого, Истинного, Мораныча, пошли все Кровные роды Моранычей в империи. А теперь как?
– А я знаю?
– возмутился Ингвар. — Это ж ваши сказки! Вы, господа Кровные, как безграмотные крестьяне: те в ведьм верят, а вы - что от мертвеца могут дети народиться!
– Ну так ведьмы существуют...
– рассеяно отозвался Митя.
Ингвар захохотал: совершенно плебейски, дергаясь всем телом и всхрюкивая, потому что зажимал себе
– Какой вы все-таки смешной, Митя!
– наконец протянул он, мотая головой как лошадь.
– Свееетский лев, петербуржец, а такой легковерный! Ведьмы ... существуют ... ооох, не могу!
– А хотите пари, Ингвар?
– вкрадчиво предложил Митя. Треклятый германец парой слов перевернул его представления о мире, будет только справедливым отплатить ему тем же!
– Я вам докажу, что ведьмы - существуют, а вы ... Почините автоматоны! И мой, и Зиночкин!
Ингвар посмотрел на Митю снисходительно, и даже сверху вниз:
– Я починил ваш автоматон, Митя. И Зиночкин тоже.
– То есть ... как?
– А так! Вы сделали то, чего я от вас никак не ожидал: защитили невиновных оборотней, которых даже я обвинял, и спасли девушек в гимназии. Я решил, что сделаю то, чего не ждете вы. У вас же завтра ...
– Ингвар покосился на темноту за окном и уточнил.
– Почитай, уже нынче именины, верно?
– На Дмитрия Ростовского, я же говорил, - начал Митя. Хотя нет, он это альву говорил. И зачем-то пустился в объяснения.
– Родился-то я тремя днями позже, тридцать первого октября, но там в святках Козьма с Дамианом, вот родители и выбрали, а то мучился бы, как тот призрак петербургского чиновника у Гоголя, что шинели сдергивал25. А мне сие неприлично: и как сыну Кровной княжны и как сыну полицейского, - и он наконец выпалил.
– Почему вы раньше не сказали?
– Ждал, пока вы меня попросите. Просто попросить, Митя. Неплохо бы вам этому научиться, вместо того, чтоб заключать тупейшие пари! Но избавить вас от невыносимой самоуверенности будет благим деянием, - германец почти брезгливо протянул Мите руку.
– Покажите мне вашу ведьму, и я докажу, что все ее фокусы - не больше, чем фокусы! Мошенничество и ловкость рук. А вы, - он на мгновение задумался и тут же его губы скривила улыбка.
– Вы скажете правду! Что вы все выдумали, и никакой не Истинный Князь!
– Так правду или что не Истинный?
– принимая протянутую ему руку, поинтересовался Митя.
— Вот вы...
– Ингвар отшвырнул его ладонь.
– Так и норовите весь мой мир перевернуть. Но с ведьмой у вас не выйдет, слышите!
– Слышу, слышу. Для вас я другое условие придумаю, раз автоматон вы уже починили.
– Ингвар уставился на него укоризненно, а Митя растянул губы в издевательской улыбке.
– Идите спать, Ингвар, следующей ночью не придется.
Ингвар резко поднялся и зажав трость подмышкой, направился к двери:
— Вот всегда я знал, что спорят только дураки и мерзавцы. Мерзавцы - знают, а потому спорят; а дураки - не знают, но все равно спорят. Не думал, что примерю на себя роль мерзавца!
– Ингвар, - негромко окликнул его Митя.
Ингвар обернулся - и по прерывистому вдоху и вновь залившей лицо германца бледности Митя понял, что Истинная сущность снова выглянула наружу, превращая лицо - в череп, а глаза - в тускло светящиеся провалы:
– На будущее запомните: роль мерзавца я всегда оставляю за собой.
Глава 26.
Дзонг-дзонг-дзонг!
– стальные копыта автоматона цокали по брусчатке мостовой. Наново отполированные Ингваром бока паро-коня сверкали в лучах заходящего солнца. Сам Митя, в перелицованном старым портным сюртуке с кожаными вставками, отлично гармонирующим с автоматонным шлемом и очками-гоглами, гордо покачивался в седле. Белоснежные манжеты сорочки почти-от-«Калина»-немного-от-«Генри»-и-еще-чуть-чуть-от-старого-Якова-Альшванга прятались под раструбами автоматонных перчаток, и он чувствовал, наконец, как устремляются ему вслед взгляды прохожих: то одобрительные, иногда даже восторженные, а то откровенно завистливые. В этих взглядах можно было купаться, ими можно было откровенно наслаждаться - особенно почти-ненавистью, с которой на него глазели сперва парочка молодых улан, а потом и компания гимназистов на углу. Но наслаждаться не получалось.
За завтраком Митя сидел вдвоем с Ингваром. Ни отец, ни тетушка к столу не вышли, а вбежавшая в столовую Ниночка была немедленно отловлена и уведена примчавшейся следом Маняшей. Девочка пару раз оглянулась на накрытый стол с такой тоской, что Ингвар немедленно застыдился и уткнулся взглядом в тарелку. Митя с невозмутимым видом принялся намазывать еще горячую, только из печи, булку, ледяным маслом.
– И как в вас еда-то лезет?
– Ингвар нервно оглядел ряд пустых стульев.
– Мне мертвяки аппетит не отбили, а прекратить есть от тетушкиной излишней живости, было бы и вовсе глупо, - принимаясь за чай, парировал Митя.
Дальше они трапезничали в полном молчании и так же в молчании разошлись по комнатам. К чаю отец еще не вернулся со службы. В доме повисла настороженная, хрупкая тишина, лишь чувствовалось едва слышное живое дыхание за каждой дверью, будто обитатели комнат то ли прятались, то ли наоборот - сидели в засаде. Прислуга, и та сновала по лестницам бесшумно, а стук от ручки полового ведра в руках Маняши прокатился по дому будоражащим звоном. Вот на этом звоне Митя и решил, что с него довольно: оделся со всей возможной тщательностью в старые-новые вещи, и, невольно ступая на носки, чтоб не нарушить затаенную тишину, спустился по черной лестнице. Вывел паро-коня из конюшни - после Ингваровой заботы его вороненый двигался плавно, а пыхтел весьма деликатно. И выехал в город.
«Если так рассудить, то ссора вышла весьма своевременно. Может, моего отсутствия даже и не заметят. А заметят, так пусть думают, что это у меня манера такая - при любом нервном потрясении из дому сбегать. Тонкость чувств, то-сё ...».
Митя попытался порадоваться столь удачному случаю, но радоваться не получалось, а огорчаться Митя себе запретил. Он всегда знал, что значит для отца мало, или даже вовсе ничего. А стоило понадеяться, что это не так, как надежда оказалась жестоко развеяна: отец сразу согласился считать его незаконным. Недорого стоили ни его так называемая любовь к сыну, ни к покойной жене. Сразу поверил - потому что так ему проще. Можно о Мите не вспоминать, а думать только о своей разлюбезной службе. А Митю, на радость тетушке с Ниночкой, отправить к Белозерским. И Митя не огорчился бы даже, вот ни чуточки, так ведь убьют же Белозерские, как есть прикончат, во исполнение воли Великой Бабушки Рода! И податься ему некуда, куда ни кинь ...