Князь мертвецов
Шрифт:
Пыль запорошила глаза и набилась в легкие. Заходясь кашлем, Митя пошел сквозь мутную взвесь, на ходу нашаривая ладонью стену цеха. Наперерез выскочило одно из вертевшихся вокруг машины существ - и оказалось вовсе не нечистью, а тощим мальчишкой в одной лишь рубашонке и с покрытым слоем пыли лицом.
Закашлялся, упираясь обеими руками в стену и содрогаясь всем худеньким тельцем, сплюнул на пол сгусток крови - и снова скрылся в пыли. Кашель слышался со всех сторон. Не способный больше ни мгновения оставаться в этом аду Митя бросился вперед, всем телом ударился об дверь - та распахнулась, и он замер, жмурясь от бьющего в глаза света от высоких окон, и зажимая уши
Жужжали мерно крутящиеся бабины с намотанными на них нитками, вытягиваясь на зубцах ткацких станков. Рядом сновали бледные сутулые женщины, перехватывая нити, подтягивая, сплетая в тканное полотно. Митя согнулся от кашля, выталкивая из легких набившуюся пыль, а когда выпрямился, углядел у стены знакомую фигурку в потрепанной мальчишеской одежде и сдвинутом на затылок картузе со сломанным козырьком.
Прижимаясь к стене, Митя проскользнул мимо станков. Шум глушил его шаги, так что Даринка даже не обернулась, когда он остановился у нее за спиной, и тень его упала на лежащего перед ней ребенка. Мертвого ребенка. Черноволосый мальчишка выглядел лет на семь, но Митя откуда-то точно знал, что ему одиннадцать - просто тощим тельцем и малым ростом выглядел тот сущим ребенком. Рот мальчишки был испачкан кровью, страшно заострившийся нос глядел в потолок, а безжизненные, широко открытые глаза - прямо на Митю. Точно, как когда-то глядела на него мертвая мадам Сердюкова. Как смотрел призрак Эсфирь Фарбер, безмолвно требуя найти ее настоящего убийцу. Но Сердюкову и Фирочку убили, а этот мальчишка умер от естественных причин, Митя это знал точно!
Умереть от голода, болезней и истощения ... законно!
Так чего хочет от него этот мертвый мальчишка? Кто ему виноват?
— Это я виновата!
– Даринка подняла полные слез глаза.
Митя поглядел на нее дико.
– Чахотка .. . Скоротечная ... Я ... не справилась.
– Даже Живичи-целители не всегда могут справиться, - Митя присел рядом на корточки.
– На Живича у них денег нет.
Сложенные на груди руки мальчишки соскользнули, и его бессильная ладонь раскрылась, словно настаивая. Ведь не Даринку же он обвинял, это было бы и вовсе несообразно! И это обвинение Митя бы не принял. У Даринки есть свои грехи, но этот - не на ней. Не слишком задумываясь, что за обвинения, и почему именно он решает, принимать их или нет, Митя присел на корточки и его пальцы легли в эту требовательно раскрытую ладонь. Чего же тебе нужно?
Руку дернуло, точно прошило перуновой молнией. Радость была ... давно. Когда еще было лето и пыль под босыми ногами теплая, и краюху черствого хлеба можно грызть, размачивая колючие крошки на языке. Потом дневную норму на фабрике повысили, и вырабатывать ее не получалось ни у него, ни у матери, а значит, платили меньше. Младшие, еще не способные работать, только пищали от голода, как щенята. А он заливал в пустой живот воды, сколько влезало, перетягивался старым, еще отцовским, кушаком, и шел на смену. После работы тело наполняла тягучая, выворачивающая суставы усталость, а привязавшийся кашель встряхивал желудок - его не унимали ни отвары трав, ни руки матери, обнимавшей его по ночам. Есть хотелось всегда, так что он начинал сосать собственный язык, почти в бреду представляя, что это - кусок мяса. Один из тех голубей, что иногда удавалось поймать - мать тогда варила похлебку с тонкими, как чахлые весенние травинки, мясными волокнами. Тогда на блеклых лицах младших появлялись улыбки. Младшие! Мама! И выработку снова повысили ...
Митя хрипло выдохнул сквозь стиснутые зубы, выныривая из чужой
– Она ... она продолжает работать?
– ошеломленно вырвалось у Мити.
– А что ей еще делать?
– безнадежно откликнулась Даринка.
– Иначе за сегодня ей не заплатят, а у нее еще двое ... живых. И мужа нет.
Митя протянул руку и закрыл мальчишке глаза, пряча за опустившимися веками его обвиняющий взгляд. Полуослепшая от слез женщина замерла на миг, глядя на тело сына. Край расстегнувшегося рукава скользнула между зубцами, и ее пока еще мягко, почти неощутимо потянуло к жадно щелкающими зубцами ткацкого станка.
Митя схватил ее за руку - и дернул на себя. Женщина с размаху врезалась ему в грудь, схватившись руками за плечи, а станок пронзительно взвизгнул, будто злясь, что жертва ускользнула от него, заскрипел и задергался, в клочья раздирая нити.
– Ты что наделала!
– подскочившая здоровенная бабища почти повисла на рычаге, останавливая станок. Тяжеловесно, как крейсер, она развернулась к женщине и угрожающе уперла руки в бока.
– Оштрафуют дурищу- век не расплатишься!
– А ну, прекрати!
– прикрикнула на нее Даринка.
– У нее сын умер!
– Повезло мальцу, отмучился, - с абсолютной, подсердечной уверенностью откликнулась бабища.
– При нашей жизни матушку-Морану молить надо, чтоб от младенчества к себе прибирала.
Ледяной озноб продрал Митю по спине:
– Не вам решать, - буркнул он и выдавил.
– Штраф ... сколько?
– Та, мабудь, пятерка ...
– Остаток на похороны... или на еду...
– с трудом проталкивая слова сквозь сведенное горло, Митя вытащил червонец.
– Шо, паны ясные-распрекрасные, сперва до смерти детишек работой умучиваете, а потом от собственной совести червонцем откупиться норовите? – звонко выкрикнула от следующего станка русоволосая девушка.
– Тихо ты, агитаторша. Расскажут еще. . .
– шикнула бабища, и поспешила выхватить деньги у Мити из рук.
– Та шо там рассказывать. Вона, у паныча батька - главный полицмейстер!
– дерзко фыркнула русоволосая.
– Он не полицмейстер, - пробормотал Митя.
– А, один бес! Шел бы ты, паныч, отсюдова, да панночку-ведьму прихватил! Спасибо вам, конечно, за помощь да за гроши, а только больно легко ты из кармана деньги достаешь, видно, что не последние. А у нас без этих рублевок дети с голоду мрут. Идить, идить, нечего тут ... Мы уж дальше сами ...
– Пойдем.
– Митя подхватил Даринку подмышки, поставил на ноги и почти потащил к выходу. У двери она оглянулась, Митя - нет. Не выпуская из рук холодной, как льдинка, ладошки Даринки, он протащил ее через оба цеха и выскочил во двор.
– А ось и вы, паныч! Не сумлевайтесь, коняшка ваш туточки обихожен по первому разряду, - расплылся в улыбке сторож и в подтверждение смачно плюнул на борт паро-коня и до блеска растер рукавом.
Бросать сторожу положенный гривенник было почему-то... нет, не стыдно, а как-то муторно. Сторож кланялся вслед, качая головой, как китайский болванчик, а отвратительное ощущение не проходило.
Митя подсадил Даринку на заднее сидение, сам забрался в седло и раскочегарив автоматон, вывел его за ворота фабрики. Они долго ехали в молчании, пока Митя, наконец, не спросил тихо: