Князь Ночи

Бенцони Жюльетта

– Я уже сказала вам, дядя, что этот брак невозможен, – с усталой улыбкой проговорила Гортензия.

– Из-за старинной любовной интрижки? Мое дорогое дитя, мечтания молоденькой девушки и реальные обстоятельства бытия редко согласуются друг с другом. Положение, в которое вас поставило прискорбное исчезновение ваших родных, с точки зрения света нестерпимо. Лишь достойный брак способен позволить вам вести иной образ жизни, кроме прозябания – не правда ли, унылого и безрадостного? – в этом пристанище одиноких. Вы молоды, вы прекрасны… Вы станете еще более пленительной,

когда материнство позволит вам расцвести. Может быть, вас ждет великолепная будущность, не отталкивайте же ее!..

– Неужели не существует для меня иного возможного брака, кроме союза с кузеном?

– Боюсь, что нет. Начнем с того, что здесь надобны чудеса геральдики: лишь очень знатный род избранника способен покрыть кровавое пятно, к несчастью, запятнавшее ваш фамильный герб, который и так слишком недавней выделки. А притом никакой дворянин древних кровей не рискнет просить вашей руки, ибо не осмелится снискать неодобрение монарха.

– Но кто я такая, что король столь рьяно заботится о моем будущем?..

– Вы – моя племянница! Одна из Лозаргов! – надменно отчеканил маркиз. – И король желает, чтобы вы всецело оставались в этом положении! Не верите? Вот, читайте!

Он извлек из кармана некий документ, развернул и тщательно разгладил, показав Гортензии скреплявшую его королевскую печать. Она прочла:

«Карл, милостью Божьей Король Франции и Наварры, всем, кто прочитает нижеследующее, благосклонно поясняет:

По нашему соизволению и к вящему нашему удовольствию Этьен-Мари Фульк, граф де Лозарг из земель Кантальских, и Гортензия Гранье де Берни должны быть в наикратчайший срок соединены священными узами христианского брака…»

Читать далее Гортензии не хватило выдержки. Яростным жестом она бросила документ на пол и едва удержалась, чтобы не растоптать его ногами.

– Это не может касаться меня, – вскричала она, – поскольку мое имя не написано полностью. Я – Гортензия-Наполеона и не желаю, чтобы кто бы то ни было об этом забывал!.. Наполеона! Вы слышали? – И вдруг, затрепетав, как молодое деревце под топором, она бросилась к ногам маркиза: – Позвольте мне уехать, дядя! Позвольте мне поехать в Париж!

– Это безумие! Что вы будете там делать?..

– Я обращусь к Его Величеству, к Ее Королевскому Высочеству… в конце концов, она – женщина… быть может, она поймет! Мне надо им сказать, объяснить! Ведь принуждать к браку против воли равносильно оскорблению господа и освященного им союза. Сам ваш сын не согласится…

– Этьен сделает все, что я ему прикажу. Я знаю, как приводить его к повиновению. Послушайте, Гортензия, прекратим эту смешную и даже унизительную сцену!..

– Но вы, вы ведь поможете мне, поможете нам обоим! В ваших силах написать королю, объяснить ему, что этот брак сделает нас двоих несчастными…

– Ну конечно же, я делать этого не стану. Кажется, я уже говорил вам, что я в восторге от этого союза…

– Почему? – резко оборвала его Гортензия. – Из-за моего состояния? Я могу выдать вам дарственную на полное и безраздельное владение им, и сей же час, если это…

– У вас нет

на то права!

– Нет права?

– Вы имеете лишь право пользования, а не распоряжения! Но послушайте же, надо покориться! Можно подумать, что вас ведут на эшафот. Этьен по характеру мягок и миролюбив, на мой вкус даже слишком, но вы-то сможете делать с ним все, что вам заблагорассудится! И наконец, довольно об этом. Коль скоро таковы соизволение и вящее удовольствие государя, – отчеканил он и яростно черкнул ногтем под соответствующей строкой на королевском пергаменте, который поднял с пола, – вам остается лишь повиноваться! И я, уж поверьте, сумею вас к этому принудить!

Дверь хлопнула за ним, и слышны были лишь звуки его шагов на лестнице… Годивелла, на протяжении всей этой сцены притулившаяся за одной из высоких скамей, кинулась ко все еще стоявшей на коленпх Гортензии, чтобы помочь ей подняться…

– Не надо так горевать, дитя мое! – прошептала она, бросая вокруг тревожные взгляды, словно опасалась, что ее подслушают. – Это ни к чему не приведет… Ваше сопротивление лишь разбудит демонов, что живут в душе господина Фулька. Он способен… ну да, способен на худшее, когда ему перечат. Перестаньте наскакивать на него!.. Может, со временем все образуется…

– Каким временем? Вы думаете, он оставит мне время?..

Поддерживая одна другую, они вышли из залы, но, когда кормилица попыталась увлечь девушку на кухню, чтобы напоить чем-нибудь теплым для придания сил, Гортензия отказалась. Ее взгляд упал на широкий плащ, оставшийся на вешалке.

– Попозже, Годивелла! А сейчас я бы хотела глотнуть свежего воздуха… Мне кажется, что это поможет…

– Так ночь уже спускается, да и дождь закапал…

– Далеко я не уйду. Только до часовни… Даже если мне не удастся туда войти, я просто побуду около нее, это меня успокоит…

– Ну, тогда идите, но не припозднитесь!

С материнской заботливостью старая кормилица завернула ее в грубый плащ, особо старательно поправила капюшон на ее голове, а затем долго смотрела с порога, как девушка медленно спускалась с холма. От влажного, свежего воздуха Гортензии стало лучше. Пролитые слезы, высыхая, разгорячили и натянули кожу. Теперь она с наслаждением впивала запах молодых трав, папоротников и сосновой хвои – свежие ароматы влажной равнины. Небо над ее головой хранило бледно-сиреневые отсветы недавнего заката. Было тепло и безветренно, и все дневные звуки погасли…

В тени скалы молчаливая часовня походила на большого дремлющего кота. В ее облике было что-то дружеское и вселяющее уверенность. Гортензия медленно направилась к ней.

Как и в предыдущий визит, она уселась на выщербленные ступени каменного креста и поискала глазами безжизненный колокол на маленькой квадратной башенке. Зазвонит ли он еще, как в ту ночь? Если действительно его призывы доносились из замогильной тьмы, если они были голосом той, кто покоилась здесь, в то время как белая тень в замке осталась ее видимым обличьем, значит, колокол должен зазвонить снова, поскольку вновь Этьену грозит опасность…