Князь Путивльский. Том 1

Чернобровкин Александр Васильевич

— Из-за твоих шалостей покупателя упустили, — сказал я Доману.

— Отслужу, князь! — заверил он.

Судя по тону, это не пустые слова. И по лицам остальных дружинников я понял, что теперь за меня будут стоять горой.

Дальше наш путь пролегал вдоль правого берега реки Сулы. Дорога была накатанная, часто попадались встречные обозы, большие и малые. Они сперва останавливались, готовились к бою. Убедившись, что нападать на них не собираемся, продолжали движение. Ночевали в деревнях, которые располагались на расстоянии дневного перехода друг от друга. После Попаша — небольшого острога на холме, в обе стороны от которого по берегу реки располагались дворы крестьян и ремесленников, повернули на север.

Я выслал вперед трех дружинников, чтобы предупредили о моем прибытии. Князь — не ревнивый муж, обязан предупреждать о возвращении.

Да и захотелось произвести впечатление на невесту. Она насмотрелась на маленькие и невзрачные городишки, остроги, которые попадались нам по пути, и немного приуныла. В Ахейском княжестве она привыкла к каменным домам. В деревянных там жила беднота. Я сразу вспомнил свое первое впечатление о Карелии. На юге Украины дома из дерева строили только богатые, если такое слово можно было прилепить к советским людям. Остальные — из кирпича. В степи дерево в дефиците. А в Карелии большая часть домов была из дерева. Я еще подумал, что там живут одни богачи. Позже узнал, что на севере богатые строят дома из кирпича. В Киевской Руси из камня, кирпича строили только служебные здания: башни, церкви, амбары, кладовые. Считалось, что в деревянном доме жить и теплее, и здоровее. Камень, мол, вытягивает соки из человека. А что пожары случаются по несколько в год, и выгорают целые улицы, а то и города, — это ерунда, дело житейское. Леса много, умелых плотников тоже. Крестьянский дом за день возводят. Я порадовался, что повез Алику не на ладье. Тогда бы она увидела Киев и Чернигов. Не показывай женщине то, что не можешь дать.

21

Мы могли бы въехать в Путивль поздно вечером, но я решил заночевать на левом берегу Сейма, в одной из моих восстановленных деревень. На полях уже колосились зерновые. Урожай предполагался очень хороший, сам-четыре, если не сам-пять. То есть, в четыре или пять раз больше, чем посеяли. Я вспомнил, что в Египте в шестом веке собирали сам-десять и больше, а в Англии в двенадцатом веке сам-три считался очень хорошим урожаем. Я раздал крестьянам левобережных деревень несколько половецких лошадей. На этот раз в кредит под низкий процент. Халява развращает людей. Она — мать лени и безалаберности.

Переправились на правый берег утром. На пристани опять был весь город. Теперь собрались поглазеть не на нового князя, от которого непонятно что ожидать, а не трофеи и невесту. Ладья уже давно приплыла сюда. Дружинники, как положено, рассказали, какие они крутые парни, сколько тысяч неверных порубили, сколько сотен коней и прочего барахла захватили. Вот князь приедет, он покажет. Сообщили и о захваченной княжне. Не знаю, что именно о ней рассказали, но баб возле пристани на этот раз было больше. Алика без моего предупреждения надела свои лучшие, но не свадебные, наряды. Она знала, как должна вести себя на людях невеста князя. Каждое ее появление — это поддержание имиджа князя, часть ее супружеских обязанностей. Путивльские женщины будут обсуждать каждую черту ее лица, изгибы тела и детали наряда в течение многих дней. По крайней мере, до свадьбы, когда появится новая и более яркая тема для разговоров.

Алику размеры Путивля удовлетворили, особенно Детинец, который был больше и мощнее крепости ее отца. Подозреваю, что ожидала она худшего. Пока переправлялись через реку на пароме, я показал ей, где что находится, кто из встречавших нас кем является. На пристани в первом ряду стояли члены моей думы — сотник Матеяш, попы, купцы и ремесленники. Все разодеты в шелка и меха, несмотря на жару, и обвешаны золотом и серебром. Не знал, что у меня такие богатые поданные. Они все время жаловались, что чуть ли не с голоду помирают. Привычку ныть и прибедняться русские пронесут через века. В основе ее лежит уверенность, что, если похвастаешь чем-то, обязательно сглазят. Присутствовал и настоятель монастыря Вельямин. Он единственный был в простой рясе, не новой, но чистой. Крест имел медный на льняном гайтане, правда, внушительного размера, так сказать, по чину. Епископ Феодосий не стал осложнять отношения со мной, утвердил его. Но игумен прибыл, скорее всего, в благодарность не за это. Я приказал Будише сразу, как приплывет в Путивль, отправить в монастырь часть вина, оливкового масла и бумаги. Это была малая плата за отнятые у монастыря деревни.

После обмена приветствиями и поцелуями, третий сын воеводы Увара Нездинича (старший был со мной в походе), двенадцатилетний отрок, одетый в червчатый шелковый кафтан, вышитый серебром, и в шапке из черно-бурой лисицы, великоватой

на него, постоянно сползающей на глаза, подвел мне вороного коня, на котором была шитая золотом попона, высокое, рыцарское, сделанное по моему заказу седло с позолоченными луками, а к ремням узды были подвешены с каждой стороны лошадиной головы по пять золотых медальонов с ликами святых. Все это золотое излишество — самодеятельность путивльских горожан, то ли замаскированная взятка, то ли признание моих заслуг. Алику посадили в возок, застеленный собольим покрывалом, на вышитые золотыми и серебряными нитками подушки. У запряженной в возок белой кобылы в хвост и гриву были вплетены разноцветные ленты, а под дугой висели маленькие серебряные колокольчики. На козлах сидел второй сын воеводы, четырнадцатилетний юноша, одетый также, как младший брат, но с серебряной запоной на шапке в виде раскинувшего крылья орла. Умеют мои подданные пустить пыль в глаза. На Алику они произвели впечатление. Догадываюсь, что такой роскоши княжна у себя дома не видела.

Воевода Увар встретил нас, как положено, у ворот Детинца. У этого шапка была с золотой запоной в виде орла, а червчатый кафтан расшит золотыми нитками. Сняв шапку и поклонившись и поприветствовав меня и княжну, взял под узду моего жеребца и повел к княжескому двору. Там в воротах встречал ключник, на котором поверх темно-синего кафтана был еще и зеленый опашень длиной до пят, расшитый золотом в виде кленовых листьев. Бобровая шапка была высока и уже тяжеловата для тонкой шеи Онуфрия. Спереди на ней был сделан разрез, соединенный внизу тремя золотыми цепочками. Внутри разреза, выше цепочек, был овальный эмалевый образок с золотой оправе. Этот после приветствия повел под узду кобылу Алики к другому крыльцу. До свадьбы она будет жить в отдельном тереме, в который селили гостей. Таких теремов на княжеском дворе три. На первом этаже в них находились кладовые, в которых гости могли хранить подарки, сначала привезенные, а затем полученные, а на втором — большие сени с дверьми в три спальни. Крытыми переходами эти терема соединены с княжеским.

Возле крыльца моего терема стояли трое половцев. На всех островерхие шапки с лисьей опушкой, червчатые кафтаны из сукна, купленного или отнятого у русичей, черные порты до колен и сапоги с острыми, чуть загнутыми вверх концами. У одного была длинная и наполовину седая борода, а у остальных светло-русые, жидкие и короткие. Невозмутимыми взглядами они смотрели на меня.

— А половцы что здесь делают? — спросил я у воеводы Увара.

— Свататься приехали, — ответил он. — Три недели уже ждут тебя. Им сказали, что ты с невестой едешь. Решили сами убедиться.

— Скажи им, что приму вечером, — распорядился я. — Думу собери. Игумена и ключника пригласи обязательно. Вместе послушаем их.

Толстая шея без хомута никому покоя не дает. Всем сразу становится плохо, когда кому-то рядом хорошо, поэтому и предлагают невест.

К нашему приезду протопили баню. Я попарился, отведал веника березового. Банщик измолотил веник о мою спину так, что тот стал напоминать его шевелюру, похожую на мочалку. Попив кваску из ледника, я переоделся в парадный кафтан и пошел в горницу, где меня поджидали члены думы. Они встали, когда я вошел. Все были в тех же нарядных одеждах, в которых встречали меня на пристани. Игумен Вельямин стоял первым по левую руку от помоста. Судя по взглядам попов, они относились к нему с почтением. Настоятель сумел изменить жизнь монастыря в лучшую сторону. Монахи теперь молились, постились и работали, а не лезли в мирские дела. Несколько монахов ушли в другие монастыри. Наверное, те самые, мордатые. Заняв свое место, позабыл махнуть рукой, чтобы и они сели. Меня отвлек мой стул, который заскрипел. Говорил ведь ключнику, чтобы сделали другой, с высокой спинкой. Смотрю на членов своей думы и не понимаю, почему стоят?

Потом вспомнил свою прямую обязанность и разрешил:

— Садитесь. В следующий раз, если я сел и ничего не сказал, значит, и вам можно садиться. — Когда они заняли свои места, объявил: — Я хотел бы женится побыстрее. Давайте обсудим, когда и как лучше справить свадьбу? Я еще плохо знаю ваши обычаи, не хотел бы какой-нибудь нарушить.

Первым взял слово поп Калистрат:

— Самое ранее — через одиннадцать дней.

Остальные попы закивали головами, соглашаясь с ним. Видимо, они уже все заранее подсчитали, выбрали нужную дату. Я не стал спрашивать, на чем основывался выбор. Пусть думают, что от них что-то зависит. Это повышает самооценку подчиненных и их лояльность руководителю.