Князь Святослав II

Поротников Виктор Петрович

Первое приятное впечатление маленький Олег испытал от своей мачехи в шесть лет, когда он и пятилетний Роман ехали вместе с нею в крытом возке. В ту зиму умер дед Олега, князь Ярослав Мудрый, и все семейство Святослава, челядь и дружина перебиралась из Владимира в скрытый за лесами Чернигов. Дорога была длинная. Однажды вечером порядком измучившийся Олег долго не мог заснуть на ухабистой дороге. Ода уложила Олега головой к себе на колени и запела немецкую колыбельную песню, такую длинную, что Олег заснул, не дослушав ее до конца. Он ни слова не понял из этой песни с таким необычным

мотивом, с простым «ля-ля» вместо припева, но нежный голос мачехи пел ее с такой подкупающей задушевностью, что это заворожило и усыпило Олега.

Уже в Чернигове подросший Олег рассказывал Оде былины, а она переспрашивала его, не понимая значения того или иного слова: русский язык давался ей с трудом. Вот почему Ода так любила беседовать с Олегом и Романом. Пасынки никогда не подсмеивались над ней за ее произношение, более того, сами охотно слушали ее рассказы о Саксонии, о германских королях, о походах немецких рыцарей в Италию… Ода знала, чем заинтересовать мальчишеские умы.

Став старше, Олег и Роман реже встречались с мачехой наедине, почти весь их досуг был занят книжным учением, греческим языком, богословием и год от года все более усиливающейся подготовкой к ратному делу. Ода больше внимания стала уделять своему первенцу от Святослава, княжичу Ярославу.

Кроме того, под присмотром Оды воспитывалась падчерица Вышеслава. Ода обучила Вышеславу немецкому языку, научила ее играть на мандолине и петь саксонские баллады.

Святослав однажды раздраженно заметил при сыновьях: «Была одна немка в тереме, теперь стало две».

Никакой особенной ласки и внимания Ода не видела со стороны Святослава. С годами Олег все больше замечал усиливающееся отчуждение между отцом и мачехой. В душе Олег всегда был на стороне Оды, не понимая отца: как не полюбить такую красавицу. Казалось бы, теперь, когда Ода свободно говорит по-русски и все чаще одевается в русские наряды, она должна была стать ближе Святославу. А выходило все наоборот.

Дела и заботы свалились на Олега с первого же дня.

Утром пришел княжеский тиун и два часа называл имена смердов-недоимщиков, перечислял, сколько овса и жита взяла с собой ушедшая рать, сколько осталось в княжеских амбарах, сколько семян ржи, ячменя и проса приготовлено для сева и сколько на продажу. Еще говорил тиун про серебряные гривны и куны [52] , полученные с какого-то булгарского купца за «залежалый товар».

–  Не гневайся, князь, что мало взял с басурманина, - лебезил перед Олегом пронырливый тиун, - товар уж больно бросовый был. Почитай, два года лежал.

[52] К у н ы - деньги, в серебряной гривне было четыре куны.

–  Пустое, Аксен, - махнул рукой Олег: мысли его были совсем о другом.

В переходах терема столкнулся Олег с сестрой Вышеславой, спешащей куда-то. По ее лицу догадался: приключилось неладное на женской половине.

–  Мать наша рыдает, не переставая, - поведала Вышеслава брату, - по отцу убивается. Я говорю ей, что нельзя так по живому плакать, беду накликать

можно, а она меня прочь гонит. И Регелинду гонит.

Задумался Олег. Странно, что выдержка вдруг изменила Оде. Может, сказал ей слово неласковое отец при прощании? Или барон Ульрих что-то наговорил втихомолку? Вечно этот немчин не ко времени объявляется!

К обеду Ода не вышла из своих покоев.

В трапезной сидели Олег, Роман, Вышеслава и Ярослав. Впервые за княжеским столом было пусто и неуютно. Вышеслава сидела невеселая, почти не прикасаясь к еде.

–  Так станешь кушать, бедер-то не нарастишь, - обратился к сестре острый на язык Роман.
– За что парни-то на вечерках тебя хватать станут?

Вышеслава вскинула на Романа гневные глаза.

–  Тебе бы только лопать!

Служанки, видя царящее в трапезной напряжение, старались двигаться бесшумно, быстро уносили одни блюда, приносили другие.

Неуемный Роман принялся подшучивать над старшим братом:

–  Что же ты, светлый князь, голову повесил? Не отведал почти ничего. Иль нонешний кус не на княжеский вкус?

Олег промолчал, лишь холодно посмотрел на брата. Роман опять повернулся к Вышеславе:

–  Почто матушка с нами не обедает? Нездорова, что ли?

–  Нездорова, - сухо ответила Вышеслава.

Служанки принесли жаркое, и в трапезной повисло молчание, нарушаемое чавканьем Романа и хрустом костей, которые он бросал собакам.

Ярослав поднялся из-за стола и попросил разрешения у старшего брата удалиться в свою светлицу. Олег молча кивнул.

Ярослав ушел. Роман подозрительно взглянул на Олега, потом на Вышеславу и спросил с усмешкой:

–  Вы часом не поругались?

–  Ешь свою телятину, - отрезала Вышеслава.

–  А ты чего не ешь?

–  Не хочу, чтобы меня парни лапали! Роман прыснул.

Неунывающий бесенок жил в нем, не умел он долго кручиниться, а без шуток и вовсе не мог. Из всех сыновей Святослава только Роман красотою вышел в мать, но и пересмешник был, каких поискать. Этим он в отца уродился.

Роман схватил Вышеславу за руку, едва та встала со скамьи.

–  Куда, сестрица? А у светлого князя отпросилась?

–  Пусти, Ромка!
– попыталась высвободиться Вышеслава.
– Слышишь, пусти!

–  Поклонись князю, тогда пущу, - засмеялся Роман и подмигнул Олегу.

Однако старшему брату было не до смеха.

–  Роман, - сурово сказал Олег, во взгляде его была непреклонность, - не балуй!

Роман выпустил Вышеславу и снова принялся за еду с таким видом, будто ничего не случилось. Он знал, когда не следует прекословить Олегу.

Вышеслава направилась к двери.

Походка у нее была легкая и чуть величавая. Вышеславе было пятнадцать лет, но держалась она по-взрослому, во многом подражая своей мачехе, которую очень любила. Вот и сейчас на ней было длинное белое платье, как у Оды, с узкими рукавами и глухим воротом, голову покрывал белый саксонский убрус, плотно обтягивающий лоб и щеки, поверх него был наброшен тонкий, почти прозрачный платок, окреп ленный головной повязкой.

Вышеслава задержалась в дверях и, обернувшись, бросила благодарный взгляд на Олега.