Князь Святослав
Шрифт:
«Презренный узурпатор и ханжа, ненавистный всем урод на троне, ввергнувший империю в неисчислимые бедствия, не помогут тебе ни вериги, ни молитвы, ни твоя воинская доблесть; ты захлебнёшься в крови своих подданных, стон их услышан уже на небе. Пресвятая матерь божия покарает тебя и меч уже занесён над твоей короткой шеей мясника. Мерзостные твои помощники разделят твою участь. Ты предчувствуешь свою судьбу и дрожишь, постник, бесстыдно предаваясь ласкам отнятой у Романа жены, которая тебя презирает в душе. Терзайся, окаянный, да молись больше в бессонные ночи за тех, нечестивец, которых умертвил безвинными, ибо сила Всевышнего избрала меня своим орудием, а Святослава вершителем её воли. Бог воздвиг Святую Пречистую на прочных устоях учения добра и не поколебать её тебе, кровосмеситель, прелюбодей и кровопийца! Скоро ты не увидишь ни золотых
Никифор заболел от гнева и лежал несколько дней в постели с перерывами на молитву и не впускал к себе никого, кроме преданного евнуха. Самой ужасной и невероятной представлялась ему измена Калокира. Значит не верил этот новоиспечённый патрикий в его крепость на троне, если перебежал в стан врага. Как страшны люди, как неожиданны их поступки, как глубоко скрыты их тайные помыслы! Ведь каждый подданный должен был видеть воочию его бескорыстные подвиги, непрестанное усердие, попечение о всеобщем счастье. Он одевался скромно, кроме торжественных случаев, питался как монах, дворцовые траты свёл на нет. Зато широко благодетельствует, кормит нищих, ублажает сирот, калек, юродивых - всех «божьих людей». И даже прослыл скупердяем у царицы, у царедворцев и у всей синклитской знати. Да, урезал доходы завидущих шельм-епископов; прищемил хвост спекулянтам; перестал одарять вельмож-синклитиков, пощипал земельные угодья магнатов. Зато эти земли раздал старательным парикам-крестьянам, на которых обрушивались все тяготы войн. И этим василевс гордился.
Надо сказать, что и в самом деле он прилагал все усилия и к тому, чтобы улучшить аппарат управления, чтобы обновить состав его за счёт самых добросовестных чиновников. Всё это так. Но он - воин по натуре и опыту, не знал, что борясь с чиновниками силами самих чиновников, он только обогащает одних из них за счёт других, потому что борьба со взяточничеством, воровством была передана в руки высших чиновников, которые были ещё большими ворами и взяточниками, более корыстными, жадными, жестокими, неумолимыми. Но они могли искусно прятать концы в воду, ибо у них была круговая порука и изощрённое умение пресмыкаться перед василевсом, усыплять его бдительность и повышать себя в его глазах. Они с необыкновенной изобретательностью извлекали из добродетелей василевса, из его желания покончить с обманом, лихоимством, вымогательством, подлогами - огромные доходы и были лихоимцами в высшей степени. Таким образом борьба с лихоимцами была для крупных лихоимцев самой выгодной статьёй дохода, потому что василевс дал им самые чрезвычайные полномочия. Они имели право безоговорочно снимать с должностей всех, кого они заподозрили, выжав из него предварительно все соки, с тем, чтобы эту должность продать другому, из которого можно выжать ещё больше.
Никогда ещё не было опубликовано так много царских указов по преследованию мошенников, никогда ещё так много их не плодилось каждодневно. Кто принимал всерьёз царский указ и начинал действовать прямодушно и бескорыстно, обуреваемый одним только благородным побуждением искоренять зло, и таким образом становился поперёк дороги жадной высокородной титулованной своре, окружающей тесным кольцом всемогущего автократора, кто путал ей карты, тот скорее всего попадал в подозреваемые и преследуемые и под пытками, незримым никем, умирал в подземелье, теряя всё своё имущество и пуская по миру семью. Частые перемены и смены чиновников приводили к тому, что те, кто замещали должности предшественников, учитывая их оплошность, становились изворотливее в грабеже и преступлениях, солидарнее между собой. Они-то сильнее всех и кричали о борьбе с лихоимством, набивая сундуки и карманы.
Василевс не мог знать всех тайных пружин управления. Не догадывался, что мелочная регламентация граждан и опека, которой они подвергались, отдавала их в безраздельное владение чиновников. Отсутствие местной инициативы и самодеятельности городских корпораций не могли заменить никакими переменами в личном составе чиновного аппарата. Людей меняли, а основа управления оставалась прежней, источники злоупотреблений были непоколебимыми.
Тщетно царь искал источники эти в личном составе подчинённых, в недостатке у них совести и чести. Глубокая религиозность привязывала его
– Мерзавец!
– кричал он на брата, топал и яростно пинал его ногами.
– Пьяница и развратник! Ты колеблешь мой трон и своё собственное благополучие! Как свинья подтачиваешь то дерево, плодами которого питаешься. Но ты ниже свиньи, потому что носишь звание куропалата и держишь в руках охрану всего дворца. Паршивец, безмозглый дурак!
Царь повалил брата, содрал с него одежду и, обнажив мягкие части тела, иссёк их ремнём до синяков и крови. Куропалат, полупьяный, с распухшим лицом, метался по спальне царя и орал так, что слуги и царедворцы в испуге вздрагивали. Царь велел куропалату принести деньги, вырученные от спекуляции хлебом. Когда тот принёс в мешке золото, царь высыпал его на пол, приказал сосчитать и отнести к эпарху и признаться, что он украл золото у народа.
– Пусть эпарх прикажет продавцам продавать хлеб дешевле того, что они берут. Разницу покроют эти народные деньги, вырванные мною у тебя, мошенника.
Жирный, с красными пятнами на лице, куропалат собирал с пола монеты и ревел. Строгость брата превзошла все расчёты куропалата. А царь всё кричал, не утишая ярости:
– И объяви всем во дворце и в городе: каждому вору я велю повесить мешок со взяткой на шею и прикажу водить по городу как позорное посмешище для народа. И пусть всякий имеет право пнуть вора ногою, плюнуть ему в глаза, забросать его навозом и грязью, облить помоями. По делам вору и мука.
Царь приставил провожатого к куропалату и отправил его к эпарху.
После этого, что бы он ни делал, уже не мог успокоиться: везде ему чудились мошенники, изменники и недоброжелатели. В полумраке, при свете лампады, он стал просматривать свои указы, нет ли в них какой-нибудь неосмотрительности…
Нет, он прав, тысячу раз прав, издавая эти законы, вызвавшие ропот вельмож, церкви и гнев самого патриарха Полиевкта. Вот с кем бы он хотел жить в тесной дружбе, да не получалось. Нашла коса на камень: открыто только один патриарх в государстве враждовал с ним… и с тех самых пор, как Никифор захватил престол… Тогда же Полиевкт резко отказался венчать его с Феофано, и даже в соборе загородил собою царские ворота, не пуская в них василевса. И василевс повиновался. Что сделаешь? Суровый патриарх готов был на любую жертву, а такое начало грозило сразу омрачить царствование Никифора.
И вот с этой поры патриарх, добродетельный и суровый, столь же мало снисходительный к слабостям людей, как и сам царь, преданный только церкви и богу, служивший только ему с отчаянной смелостью, с неодолимым упорством, с предельной искренностью - этот неукротимый человек стал предметом непрестанных и тайных дум царя. Как хотел бы Никифор его приблизить, как бы хотел стать ему другом! Нет! Не шёл патриарх на поклон, пренебрегал подарками, похвалами, вниманием царя. Как царь непрестанно жаловался на жёсткое прямодушие Полиевкта и как про себя восхищался им, боялся его, и как ненавидел его за бесцеремонное вмешательство в царские дела.
Царь встал на колени, принялся читать молитвы перед Спасом и жаловаться богу на несокрушимую строптивость патриарха. Но успокоение не наступало. Наоборот! Подняв со дна памяти все жалобы на него церковных иерархов, он ещё больше раздражался. Монахи открыто проклинали царя на площадях, подбрасывали угрожающие письма, в которых перечислялись кровные обиды за то, что он лишал их житейских благ. Глубоко религиозный человек, царь искренне полагал, что святые отцы и духовные пастыри должны бы радоваться тому снятию с них житейского бремени, которое они несли до этого, превращаясь в качестве настоятелей монастырей и церквей с доходами и приношениями в заурядных торговцев, в содержателей харчевен. Ведь земные и денежные заботы отрывали их от бога! Благодарить бы надо указы! Нет, нет! Царские заботы о их чистоте противны были им…