Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
— Слово государя дозволяющее меньше значит, чем слово Божье возбраняющее.
— В слове государевом объявляется воля Божья, — поправил Орлов эфенди. — Но мы здесь собрались не для богословских споров. Пора бы приступить к делам татарским.
— А мы и говорим о них… Россия может требовать от Высокой Порты какое угодно обеспечение относительно безопасности своих границ, но сделать татар свободными — противно магометанскому закону. Мой султан не может на это согласиться из-за опасения лишиться не только престола, но и самой жизни… Соглашение
После таких слов стало ясно, что турки будут твердо и до конца отстаивать духовную зависимость Крыма. Россию это никак не устраивало: имея духовную власть над татарами, турки фактически обладали бы и властью политической.
Османа поддержал отмалчивавшийся до поры Яссини-заде:
— Татары по личным их качествам не заслуживают никакого уважения Высокой Порты, которая издерживает на их содержание ежегодно до семисот мешков денег. И мы были бы рады от них избавиться.
— Так в чем же дело? — оживился Орлов. — Избавьтесь!
Яссини воздел худые руки к небу:
— Законы заставляют нас противиться их отделению.
— Отделение татар от Блистательной Порты и предоставление им свободы постоянно будет служить причиной столкновений между нашими великими империями, — снова заговорил Осман. — Когда татары по своему вечному беспокойству сделают наглость против российских подданных, Россия, разумеется, пошлет против них войско. А татары обратятся с просьбой о помощи к нашему светлейшему султану, который согласно шариата и как верховный калиф, — Осман поднял указательный палец, — не может им отказать в оной.
Орлов враждебно посмотрел на турецких послов. Избалованный вниманием Екатерины, он привык чувствовать себя хозяином в любом деле — перед ним заискивали, льстиво улыбались, сломя голову летели выполнять любое его указание. Здесь же, на переговорах, столкнувшись с упорством Османа, он быстро выходил из себя, не понимая, что на подобных конгрессах, когда речь идет о послевоенном устройстве государств, об участи завоеваний и границ, ни один вопрос не решается с наскока — нужно проявить осторожность, терпение, настойчивость, чтобы мелкими шажками, неторопливо, делая уступки, продвигаться к намеченной цели. Для искушенного политика Обрескова такой путь был привычен, но энергичная, пылкая натура Орлова всем своим существом протестовала против тягуче-нудного хода негоциации. Тем более, что турки неприкрыто ее затягивали.
Сдерживая гнев, Орлов повелительно объявил:
— Без разрешения татарского дела мы не сможем обговаривать прочие артикулы мирного трактата!
Осман уступать не стал — безбоязненно, с затаенной ненавистью, кинул на графа взгляд, сказал предостерегающе:
— Ежели Россия и далее будет настаивать на независимости Крыма, то Блистательная Порта, следуя законам шариата, снова начнет против нее войну.
Орлов закусил удила — вскричал клокочущим от негодования голосом, рискуя этим оскорбительным выпадом в один миг разорвать конгресс:
— Не вам грозить доблестному
Он порывисто вскочил с места, намереваясь обрушить на турка поток ругательств, но тут же, услышав злое шипенье Обрескова, сел.
— Одумайтесь, граф, — шипел Алексей Михайлович. — Не рубите сплеча… Он, конечно, сволочь, но чтобы повернуть обезумевший табун, надобно некоторое время скакать вместе, в одном направлении. Еще не все потеряно.
Орлов проронил сквозь зубы:
— Угрозы за этим столом. — не виктории, одержанные Румянцевым при Ларге и Кагуле. Да и Чесма тоже кое-что значит.
Осман и сам понял, что сказал лишнее, выдавил на губах кислую улыбку, но остался при своем мнении:
— Светлейший султан, соглашаясь на свободу татар, должен сохранить право апробировать каждого нового хана.
Обресков мигом раскусил уловку эфенди.
— Апробация, конфирмация, признание — каким словом не назови — претит совершенной независимости татар. Султан всегда, когда захочет, может вдруг дать благословение на ханство трем-четырем гирейским султанам, кои по обычаю имеют право престолонаследия. И тем породит в Крыму междоусобные брани и беспокойства на границах.
Пока турецкие послы выслушивали переводчика, Обресков, склонив голову к Орлову, беззвучно шептал:
— Эфенди, все всякого сомнения, человек большого ума. Он же прекрасно знает, что такая апробация равнозначна оставлению татар в прежней зависимости.
Ответить Орлов не успел, поскольку Яссини-заде, мелко тряся жидкой бородой, изрек:
— Наш закон не допускает существования Крымского ханства в качестве независимого в религиозном отношении государства. Вы же своими упреками стремитесь понудить нас к нарушению шариата.
Но Обрескова на мякине провести было трудно.
— Если мне не изменяет память, — укоризненно заметил он, — то преемников пророка Магомета в одно и то же время царствовало три: один калиф сидел в Вавилоне, другой — в Дамаске, третий — в Египте. И закон ваш сие, как видим, допускал!.. Ну подумайте сами, можно ли считать свободным народ, главные правительственные особы которого должны получать свое достоинство и чины по конфирмации другой державы.
Яссини не ответил.
А Осман, опустив углы морщинистого рта, сказал обиженно:
— Мы вытрясли из мешка все, что имели… Ничего другого в нем нет… И если вы не желаете понять, что закон веры для нас превыше мира — продолжение конгресса становится бессмысленным.
Скрипевшие перьями секретари вздрогнули, перестали писать, подняли головы.
Турецкие послы сидели неподвижно, застыв в равнодушных позах. Подкрашенное медным загаром лицо Орлова затвердело маской, но нервно подрагивающие ноздри, жесткий, горящий взор сузившихся глаз говорили о сильном душевном волнении. Обресков внешне остался спокоен — он умел скрывать свои переживания, — но слова эфенди встревожили и его: он не ожидал, что турки так внезапно и откровенно разорвут конгресс.