Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
Теперь агу поддержали многие. Даже Мегмет-мурза, который ненавидел русских, понял, что другого выхода нет, и призвал уступить крепости. (Никто из присутствующих, правда, не знал, что в тайной беседе Веселицкий посулил мурзе крупный пансион за содействие).
Диван решил не отдавать судьбу Крыма в турецкие, а тем более в ногайские руки и согласился на все пункты предложенного Щербининым договора. В Кафу поехал мурза с предложением возобновить негоциацию в Карасу-базаре.
Но Евдоким Алексеевич, который уже знал от Веселицкого о решении дивана, церемониться не стал — жестко потребовал немедленно — без всяких переговоров! — подписать договор и акт.
Первого ноября 1772 года долгожданные документы были
Главный пункт преткновений и борьбы — седьмой артикул — излагался такими словами:
«Содержаны да будут навсегда Российской империей крепости Яниколь и Керчь, на берегу пролива из Азовского в Черное море лежащие, с гаваньми и околичной землей, то есть начав от Черного моря по старой керченской границе до урочища Бугак, а от Бугака прямой линией на север в Азовское море, оставляя в границах Керчи и Яниколя все источники, довольствующие сии крепости водой, чтоб в тех крепостях запасное войско и суда находиться могли, для стражи и отвращения всяких противных на Крымский полуостров покушений; но только для коммуникации с живущими на кубанской стороне народами, иметь крымцам при Яниколе на собственных своих судах перевоз у особой пристани; равно в Яникольском и Керченском проливе ловить рыбу российским и крымским людям беспрепятственно, исключая те места, кои будут заняты российской флотилией».
Первым под договором поставил подпись хан Сагиб-Гирей. За ним, по очереди подходя к столу, ширинский Джелал-бей, Багадыр-ага, мансурский Шахпаз-бей, аргинский Исмаил-бей, едичкульский Караша-мурза, едисанский Темирша-мурза, буджакский Катырша-мурза и джамбуйлукский Эль-Мурзаг-мурза.
Последним расписался Евдоким Алексеевич Щербинин.
Одновременно татары подписали декларацию об отделении от Турции, в которой выражалась надежда на справедливость и человеколюбие Блистательной Порты, что «не только будем с ее стороны оставлены в покое», но и после завершения нынешней войны она соблаговолит формально признать Крымский полуостров с ногайскими ордами свободными и ни от кого независимыми. Декларация предназначалась для обнародования во всех окрестных землях и владениях.
Здесь же, в Карасубазаре, немедленно были усажены за столы канцеляристы Цебриков и Дзюбин, которым радостный Евдоким Алексеевич велел не вставать до тех пор, пока все подписанные документы не будут размножены в копиях.
Смахивая тонкие струйки пота, катившиеся из-под париков по выбритым щекам, канцеляристы полдня усердно скрипели перьями. Когда они закончили, все пакеты опечатали личной печатью генерала и вручили нарочному офицеру секунд-майору Варавкину. Тот прихватил десяток казаков в охрану и ускакал к Перекопу. Оттуда нарочные, выделенные полковником Кудрявцевым, веером разлетелись в разные стороны — в Полтаву, к главнокомандующему Долгорукову, в Киев, Харьков, в Яссы, Бухарест. Сам Варавкин помчался в Петербург.
Вечером Евдоким Алексеевич устроил пышный ужин для своих офицеров. Те сначала долго соревновались в здравицах в честь Екатерины, Щербинина и Долгорукова, а потом просто напились до бесчувствия.
Евдоким Алексеевич охотно слушал тосты, восхвалявшие его мудрость, долго крепился, чтоб не уснуть прямо за столом, потом, поддерживаемый под руки денщиками, едва дошел до постели и упал на нее как подкошенный…
17
После подписания договора в Карасубазаре русское посольство покинуло Крым, оказавшийся негостеприимным и опасным. Ощущение исполненного долга было приятно Щербинину, ласкало самолюбие, но тонуло в других, тревожных, чувствах, навеянных увиденным и услышанным за полгода пребывания посольства на полуострове. Несмотря на торжественное и публичное объявление вольности и независимости ханства, многие мурзы
— Татары, как люди дикие, зараженные разными и по большей части ложными убеждениями, не способны к быстрой перемене образа мыслей, — говорил, прощаясь с Веселицким, Щербинин. — Вам, господин резидент, предстоит много потрудиться, чтобы возбудить в их заблудших умах понимание нашего благодеяния…
А вот Долгорукова больше беспокоило скорое возвращение в Крым калги Шагин-Гирея, известного своими прорусскими настроениями. Его столкновение с крымскими начальниками было неизбежно. Каким окажется финал этого столкновения — Василий Михайлович предугадать не брался.
Шагин-Гирей провел в Петербурге больше года. Причина столь длительного пребывания была двоякая: с одной стороны, он выступал в негласной роли почетного аманата, которого Екатерина не хотела отпускать в Крым до подписания Щербининым договора с татарами, а с другой — он и сам не очень-то стремился вернуться. Блестящая и шумная светская жизнь большого столичного города очаровала молодого калгу. Он посещал театральные спектакли и балы, вызывая суматошный интерес дам своей восточной экстравагантностью, наносил визиты знатным особам, сам принимал гостей, бывал на парадах.
Такое беззаботное времяпрепровождение требовало больших расходов, назначенного ему императрицей жалованья в 100 рублей ежедневно не хватало. И Шагин, не раздумывая, без зазрения совести стал закладывать подарки, причем — все подряд, даже царские [24] .
На аудиенциях и приемах Шагин-Гирей постоянно подчеркивал свою непоколебимую верность России, благодарил за подаренную Крыму вольность и протекцию, вызывая неподдельное умиление собеседников. Но в действительности он не собирался менять прежнюю зависимость Крыма от Порты на новую, пусть прикрытую договором о дружбе и не такую явную, зависимость от России.
24
На аудиенции в Царском Селе Екатерина пожаловала ему усыпанные бриллиантами перстень и табакерку, и калга быстренько заложил их купцу Лазареву. Позднее Никите Ивановичу Панину пришлось выкупать презенты за восемь с половиной тысяч рублей за счет казны.
Великая и сильная империя была нужна ему для свершения тайных и честолюбивых замыслов: опираясь на ее поддержку, стать крымским ханом и, завоевывая соседние земли, создать обширную державу, охватывающую все Причерноморье — от Дуная до Кавказа. Державу, с которой придется считаться всем европейским правителям… Вот тогда он и с Россией заговорит построже!.. Калга напоминал коварного всадника, намеревавшегося быстро добраться до нужного места на крепком коне, а потом хорошенько высечь его плетью. Все это, как думал Шагин, ждало его впереди. А пока он улыбался, льстил, расточал похвалы и благодарности…
Отправляя в морозный декабрьский день посольство калги в Крым, Панин и ведавший государственной казной генерал-прокурор Вяземский вздохнули с облегчением: посольство обошлось российской казне почти в 57 тысяч рублей.
В Крым Шагин-Гирей вернулся в начале марта 1773 года, одетый в европейское платье, в хорошей карете, запряженной четверкой лошадей. В его свиту по велению Екатерины были включены русские офицеры — премьер-майор князь Путятин, капитан Гаврилов, а также переводчик Кутлубицкий и шесть солдат охраны, Шагин вернулся с твердым намерением вступить в решительную борьбу против мурз, оставшихся верными Порте. Но первая же — в начале марта — встреча с диваном показала, что беи и мурзы отвергают его.