Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
В зале повисла напряженная, давящая тишина.
Обресков окинул длинным цепким взглядом турецких послов и вдруг понял — Осман блефует. В политической борьбе стороны часто берут друг друга на испуг. Несомненно, хитрец Осман испытывал сейчас стойкость российских послов.
Обресков придал лицу скучающе-сочувственное выражение и покровительственно молвил:
— Коли вы так ставите вопрос, то соблаговолите сообщить количество подвод, потребное посольству для отъезда за Дунай… Мы выделим оные.
После долгой паузы Осман, облизнув
Прошло несколько дней.
Обресков стал беспокоиться, что его ожидание — «не вытрясут ли турки еще что-нибудь из мешка» — не сбывалось. Послы молчали, и было совершенно непонятно, продолжится ли конгресс дальше.
Потерявший терпение Орлов решил ускорить развязку — объявил Обрескову, что намерен послать туркам, ультиматум: или принятие условий, предложенных Россией, или продолжение войны.
У Обрескова затряслись щеки:
— Не делайте этого, граф! Ведь не примут турки ультиматум, не примут! Погодите несколько дней — они образумятся… Столько трудов положили на созывание конгресса. Не можно в одночасье все поломать!
— Знаешь, старик, — с обидной грубостью огрызнулся Орлов, — я не собираюсь вечно слушать несуразные речи этого турецкого болвана. Не примут ультиматум — пусть продолжится война! Они, вероятно, забыли, что граф Румянцев хорошо изведал пути к викториям. Сами прибегут с миром! — потряс кулаком Орлов. — И на все, на все, что продиктуем, согласятся!..
Утром семнадцатого августа Пиний передал ультиматум турецким послам. Осман без промедления погнал нарочного к великому визирю, и спустя пять дней получил указ Муссун-заде о формальном отзыве с конгресса. Через переводчика Ризо эфенди уведомил российских послов о прекращении негоциации.
Орлов и Обресков разругались окончательно. Орлов, бешено выпучив глаза, поносил тайного советника за мягкотелость и нерешительность. Обресков тоже в долгу не остался — с вызовом кричал графу:
— Вы, сударь, полагали, что турки станут перед вами угодничать? Ошибаетесь!.. Здесь не Петербург, а турки — не ваши лизоблюды!..
На следующий день, взяв с собой самую малую свиту, Орлов спешно укатил в Яссы, оставив на попечение Обрескова все посольство и заботы по проводам турецких полномочных. В Яссах он тоже не задержался — сменил в очередной раз лошадей и отправился дальше, в сторону Киева.
Орлов торопился не случайно. Будучи в фокшанском лагере, он получил от доброжелателей из Петербурга ошеломляющую новость: Екатерина приблизила к себе невесть откуда взявшегося юного и пылкого офицера Александра Васильчикова.
Для графа это могло означать только одно — конец карьеры любовника и фаворита.
Еще весной он почувствовал проскальзывавшую временами холодную отчужденность Екатерины, но не придал этому должного значения… «Баба — она и есть баба! Перебесится…» А назначение первым послом на конгресс расценил как личную доверенность государыни, желавшей утереть нос Панину и
Орлову — человеку, имевшему большое влияние на дела государства, осыпаемому наградами и почестями, привыкшему к воркованию сладкоголосых льстецов, входившему в любое время в спальню Екатерины, — предстояло теперь пройти через унижение и позор отлучения от двора.
Обгоняя медленно ползущие купеческие и крестьянские возы, графская карета летела по пыльным дорогам российских губерний.
Орлов еще тешил себя надеждой, что стоит ему предстать перед очами Екатерины — все вернется на круги своя. Он еще верил в свою звезду и не понимал, что она уже погасла!.. Короткое письмо, врученное специальным нарочным, когда до Петербурга оставалась сотня верст, раздавило графа — Екатерина запретила ему въезжать в столицу, приказав остановиться в Гатчине.
Орлов механически смял в кулаке записку и, жалкий, поникший, забился в угол кареты…
С отъездом графа из Фокшан жизнь в русском лагере стала размеренной и деловитой. Обресков своей властью запретил многочисленным свитским бездельникам устраивать шумные ночные пирушки, приказал укладывать багаж и отправляться в Яссы.
Турецкое посольство тоже покидало свой лагерь.
Соблюдая этикет, Обресков вышел проводить послов.
— Мне жаль, что неразумные поступки графа довели конгресс до разрыва, — доверительно шепнул он Осману. — Лелею надежду, что он разорван не окончательно.
Осман сочувственно покивал:
— Мне тоже хотелось бы надеяться… Но срок перемирия истекает.
— Срок можно продлить, — еще более доверительно сказал Обресков, предусмотрительно — еще до орловского ультиматума — списавшийся с Румянцевым и заручившийся его поддержкой. — Я посоветовал бы вам донести об этом великому визирю…
14
После неудачной первой конференции Евдоким Алексеевич Щербинин решил навестить хана… «То, что он говорит на людях, — это одно, — рассуждал генерал. — Посмотрим, что он скажет приватно…»
Во дворец Евдоким Алексеевич прибыл неожиданно, без предварительного уведомления, когда хан, совершив полуденный намаз, отдыхал в одиночестве в своих покоях. Без особого желания он все же согласился принять русского посла.
— Вашей светлости подлинно известно глубокое и нелицемерное уважение, которое мой высочайший двор питает лично к вам, — проникновенно начал беседу Щербинин. — История Крымской области знает немало случаев, когда по злой воле Порты или коварным проискам непослушных беев законные правители низвергались с престола. Имея же покровительство России и ее победоносное оружие в здешних крепостях, ваша светлость станет истинным самовластным и никому не подчиненным государем, царствие которого будет нескончаемо до самой смерти.