Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Шрифт:
— А как чувствует себя князь? Избавился от своих хворей?
— Как будто бы поправился, — неуверенно сказал Чернышев.
— Тогда напишите ему… Пусть берет армию в свои руки!
Чернышев охотно поддержал такое решение: князь был послушным генералом и всегда беспрекословно выполнял все его указания.
— Негоциацию с татарами, что вел Панин, тоже в его руки отдаете?
— Ну нет, — покачала головой Екатерина. — Отторжение татар — дело тонкое и сложное… Князь — воин, а не политик. Он прост, без хитринки, и по прямоте своей, по ревностному желанию услужить мне, может подпортить почти испеченный пирог. Здесь пирожник должен быть опытный… Такой, что ранее с татарами дела имел…
При той относительной неудаче, которую
Обратившись к Екатерине по формальному титулу [15] , ногайцы написали, что, получив «выгодное время и свободные руки, единодушно согласились и наиторжественнейше клятвой между собой утвердили беспосредственно отторгаться от власти Оттоманской Порты, с низложением на вечные вперед времена ига оной с себя, и составить из нашего общества народ вольный, ни в чьем подданстве не состоящий и ни от какой державы не зависимый, следовательно, и ни под каким видом ни к каким податям и поборам не подлежащий, положа и утвердя между собой главным правилом защищать себя впредь навсегда против турецкой силы в своих правах, обыкновениях и независимости до последней капли крови каждого. По сему нашему постановлению и клятвой свято утвержденному намерению, в рассуждении ближнего соседства, за полезнейшее дело себе признали на вечные времена пребывать в теснейшем согласии дружбы и единомыслия со Всероссийской империей, спокойству, тишине и взаимной победе по всей нашей возможности и силе поспешествовать, яко своему собственному благу».
15
Полный титул: Всепресветлейшая Державнейщая Великая государыня Екатерина Вторая, Императрица и Самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Сибирская, Государыня Псковская и Великая Княгиня Смоленская, Княгиня Эстляндская, Лифляндская, Карельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных Государыня и Великая Княгиня Новагорода, Низовские Земли, Черниговская, Рязанская, Ростовская, Ярославская, Белоозерская, Удорская, Обдорская, Кондийская и всея Северные Страны Повелительница и Государыня Иверския Земли, Карталинсках и Грузинских Царей и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей, и иных Наследная Государыня и Обладательница.
Удачная негоциация с ногайцами порадовала императрицу. И теперь для нее было важно показать выгоды отторжения упорствующим крымцам. Именно поэтому — обеспокоенная возможными конфликтами ордынцев и жителей приграничных губерний — Екатерина подписала тринадцатого ноября указ, в котором среди прочего потребовала от губернаторов внушить жителям «дабы с оными татарами дружелюбно обходились, всякое чинили им вспоможение и имели бы между собой свободную торговлю».
— Ногайцев теперь отпускать от нас никак нельзя, — сказала она Чернышеву после долгого размышления. — А тех, кто посмеет обижать их, — наказывать без жалости!
— За этим дело не станет, — усмехнулся Захар Григорьевич. — Только вот заставить людей враз полюбить татар будет трудно. Особенно после последнего их набега на наши земли.
— Надо заставить! — колюче воскликнула Екатерина. — Надо!..
Она помолчала, а потом назвала фамилию генерал-майора Щербинина, правившего Слободской губернией, которому решила доверить сношения с крымскими
— Насколько мне ведомо, Евдоким Алексеевич человек твердый, рассудительный и исполнительный, — согласился Чернышев. — Такой сумеет негоциацию довести до нужного конца…
На следующий день Екатерина подписала два рескрипта: Щербинину — о препоручении ему негоциации с татарами, и Панину — об увольнении из армии.
Скорее для приличия, чем от души, она заметила, что теряет в Панине искусного в войне предводителя, поступки которого всегда приобретали ее удовольствие.
Сенат отметил Петра Ивановича своим указом:
«В знак монаршего к нему благоволения за долговременную службу и знаменитые услуги производить по смерть полное по его чину жалование вместо пансиона…»
Проделав за две недели путь от Елизаветинской крепости до Полтавы, с тягучей переправой через Днепр у Кременчуга, Петр Иванович Панин два дня отдыхал, делами не занимался. А на третий — получил рескрипт Екатерины и указ Сената.
— Ну и черт с ними, — вполголоса выругался он, прочитав бумаги. — Служба иль отставка, а Бендеры у меня никто не отнимет… Я взял крепость!.. И ногайцев я преклонил!
Панин знал себе цену и понимал, что его имя навсегда вписано в историю войны с Турцией. Это понимание давало некоторое успокоение, ласкало честолюбие, и он, сбросив груз неопределенности и ожидания, отправил в Харьков генерал-губернатору Щербинину длиннейшее, на нескольких больших листах письмо, в котором подробно рассказал о начале негоциации с татарами, ее результатах и указал:
«Главное попечение теперь требуется, чтобы всеми образами удержать во вступившем с Россией обязательстве Едисанскую и Буджакскую орды с приобретением способов на выступление из Крыма и их равноверное соединение, по данному от себя обещанию и по их ручательству, Единкульской и Джамбулуцкой орд».
Для этого дела он посоветовал использовать канцелярий советника Веселицкого и переводчика Дементьева, назвав последнего «способнейшим» из всех при армии находящихся переводчиков.
Покончив с текущими делами и не дожидаясь приезда Долгорукова, морозным декабрьским утром Панин выехал в Петербург.
Когда засыпанная искристым снегом, вытянувшая в голубое небо желтые печные дымы Полтава скрылась из вида, Петр Иванович тяжело вздохнул: все-таки жаль было покидать армию. Глаза его стали влажными, к горлу подкатил тугой комок…
«Ну-ну, — мысленно подзадорил себя генерал, — не последний день живем… Они еще вспомнят обо мне, когда нужда заставит… Вспомнят!..»
(Через четыре года именно генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин подавит восстание Пугачева, а самого мятежного Емельку пришлет в клетке в Москву.)
Глава четвертая
Поход на Крым
1
Восемнадцатого января 1771 года необычно оживленная для этого времени года Полтава встречала нового главнокомандующего Второй армией генерал-аншефа князя Василия Михайловича Долгорукова.
День выдался ясный, морозный, безветренный. Солнечные лучи игриво разбегались по серебристым крышам приземистых хат, строгих казенных домов. Церковные колокола торопливо перекликались праздничными переливчатыми звонами.
По обеим сторонам главной улицы, вдоль плетней и добротных заборов, растянулся в две шеренги 2-й гренадерский полк. Озябшие от долгого ожидания краснощекие усатые гренадеры переминались с ноги на ногу, притоптывали, пытаясь согреться, сыпали солеными шуточками; офицеры, собравшись кучками у своих рот, покуривали трубки, с показным равнодушием гадали: кто будет приглашен на бал, который, по слухам, обещал дать вечером командующий.
В начале улицы, прямой стрелой упиравшейся в центральную площадь Полтавы, и на самой площади, сдерживая пританцовывающих коней, стоили борисоглебские драгуны и сумские гусары.