Княжич, князь
Шрифт:
— Погляди, какая красота…
От монастырской стены к подножию горы скатывался широченный пестрый свиток, раскидывался на просторе и пропадал в лиловой дали, кичливо являя оттуда самые изысканные, с золотой предзакатной нитью, узоры. Видана оперлась на зубцы стены, осторожно выглянула в просвет между ними.
— Лучше не наклоняйся.
— Боишься?
— Да, боюсь. За тебя — это не стыдно.
— Ой, высоко-то как! До самого-самого краешка земли видать. И небо какое… А вон внизу Сестрёна — до чего же узенькая отсюда! Прямо как ручеек.
— На магрибский меч похожа, правда?
—
— А, ну да. Он…
Видана хихикнула:
— А я уж сама догадалась: он же на Сестрёну похож — верно? Ой, ты только не сердись на меня, Ягдар!
— Кабы знать еще, каково оно — сердиться на тебя! — сказал Кирилл с ее интонациями.
Лазурное, с белыми разводами облаков, изогнутое лезвие реки вонзалось в совсем близкую отсюда дубраву и исчезало в ее глубине.
— А вон и место наше — видишь, Ягдар? Наше…
— Вижу… Знаешь, мне вдруг вот что помыслилось: если всмотреться пристально да малость подождать, может, мы там нас с тобою увидим.
В горячих струях уплывающего лета подрагивал залитый солнцем край бережка у переката, синие тени ракит тянулись к нему через речушку.
— А мы там навсегда останемся, Ягдар, — совсем незнакомо проговорила Видана. Добавила еле слышно:
— Такие же, как сейчас…
Она обернулась и прищурилась без улыбки. Прядка выгоревших на солнце волос заметалась по ветру.
У Кирилла отчего-то перехватило горло.
— Не поздно я, десятник?
— Что ты, княже, — как можно. Вечера доброго. Правду сказать, уж не чаял я тебя сегодня: бывало, сам когда-то до ночи, а то и до утра… Кхм… Да… Тут вот какое дело: отец Варнава в наставники к себе зовет, — Залата опять хмыкнул, поправился несуетливо: — Ну, не к себе самому, вестимо, а к юнакам монастырским, я так разумею. А ты, княже, говорил, что при себе меня видеть желаешь — теперь и не знаю даже, как оно…
— Да получается, что одним из юнаков этих и сам я буду в скором времени. На совете давеча так определили.
— Совет, совет… Вот и я о нем тоже собирался, — десятник по-птичьи обернулся к двери зрячей стороной лица, заколебался заметно.
— А ты по-прежнему в этой келейке пребываешь?
— Не гонят пока что. Может, во дворе посидим, княже? Вечер уж больно хорош.
— Это правда.
Направляясь к выходу, Кирилл улыбнулся украдкой чему-то своему. Чему-то сокровенному.
— Отец Власий… — вполголоса продолжил Залата, устраиваясь на лавочке и озираясь. — Давай-ка я на ту сторону пересяду, княже, а то мне тебя видеть несподручно. — он мельком указал на пустую глазницу. — Да, так вот. Отец Власий — архимандрит который — и так-то меня выспрашивал, и этак-то выведывал. Ух и въедливый до чего — прямо-таки не человек, а клещ какой! Димитрий — тот все больше молчал да исподлобья глазом своим буровил. Мастер Георгий же — кто да где в том бою пребывал, да как действовал, да об оружии всякую мелочь дотошно. Либо сам оружейник, либо мечник изрядный, а то даже и десятник. Хотя нет, бери выше: ухватки такие, что и на сотника потянет.
— Да он, пожалуй, всё сразу.
— Ага, похоже на то. А потом Ворон
Он вдруг умолк.
— А дальше-то что? — спросил Кирилл.
— Доброго вечера, отец Никита! — сказал Залата, приподнимаясь.
— И вам со князем того же. Постарайтесь не долго, голубчики мои, — скоро уж станем на ночь затворять.
Голова нового лекаря кивнула им из темного проема и убралась обратно.
— Да… Так вот, пошептались они, а потом мастер Георгий этот о моем наставничестве речь повел. Старцы согласились — с охотою, как я приметил, — а отец Варнава и благословил. Правду скажу: я все время вину испытывал, которой вроде как и не было. Да и сейчас тоже.
— А и не было ее, десятник.
— Кто знает… Тебя, княже, — не обессудь — тоже трясли так?
— Если и не совсем так, то близко к тому. Мыслишь, не вправе были — что с тобой, что со мною?
— Не только что вправе, а ежели по службе, так даже и обязаны… Воители-Хранители! Прости, княже: ты меня видеть для чего-то хотел, а я сразу о своем разговор завел.
— Да ладно. До отъезда еще сколько-то дней пройдет — ржа от безделья вконец разъест. Я бы с дорогой душой на мечах поупражнялся, давно мечтаю. Да чтоб именно с тобою — что скажешь, мастер-наставник?
— На мечах… А ты куда собрался-то?
— В Гуров. На денек-другой, не более. Может, пожелаешь со мною вместе?
— Уж извиняй, княже… — он помолчал, потом проговорил глухо и как-то отстраненно: — Не ждет меня дом в Гурове — нет его да и не было никогда. А в сотне кому я нужен такой? Десяток же мой вон там, за этими стенами на погосте лежит рядом с десятком Бориславовым и с ним самим. Без меня только. Вот оно как вышло-то… Да, а на мечах — отчего бы и нет? Тут даже отец Никита слова супротив не молвит — ну разве перед тем для порядку кучу всяких лекарских наставлений огласит. Хотя постой-ка: оружие-то всё под замком, а отец ризничий — ровно Кощей какой. На палках, может быть?
— То моя забота. Я прямо с утречка к отцу Варнаве…
От дверей послышалось осторожное лекарево покашливание.
Кирилл поднялся и протянул руку:
— Ну, доброй ночи тебе, мастер-наставник Залата!
Творец этой несуразной, хоть и весьма величественной колесницы явно задумывал ее стать достойной самогo Властелина Всея Экумены. Однако в процессе созидания то ли охладел к собственному великому замыслу, то ли попросту умер, а невосприимчивые к эпичной красоте приземленные соратники ограничились тем, что худо-бедно обеспечили транспортному средству способность передвигаться на своих огромных колесах. Неизвестно кем разработанные удивительной мягкости рессоры чутко отзывались на малейшие изъяны дороги долгими волнообразными колебаниями вверх-вниз и глубокими поклонами корпуса во все стороны. В итоге к концу пути отца Паисия укачало основательно.