Княжий пир
Шрифт:
— Да пойми ты… Им грозит какая-то беда. Волхв сказал! Если так уж не веришь мне, то беги к ним сама. Предупреди. И передай, что мы с Кучугом решили породниться. Все будет хорошо.
Он чувствовал, как голос дрогнул, сломленный страхом за дочь. Старуха тоже почуяла нечто, отодвинулась, взглянула недоверчиво. Заколебалась, потом вздохнула:
— А ты не проследишь за мной?
— Что ты несешь?
— Только я отыщу их, а ты выскочишь с мечом и убьешь обоих? Как же, твою честь задели!
Он яростно стиснул кулаки. Захотелось сдавить ее горло, чтобы
— Я не пойду за тобой следом!
— Как будто я замечу, — отрезала она уже тверже. — Вас всю жизнь учили подкрадываться незаметно, с вартовых пояса снимаете, а те не замечают… Нет, не обманешь!
Он в ярости ударил кулаком в ладонь, только бы не угодить ей между глаз, таких гордых и готовых пострадать за любимое дитя.
— Черт с тобой! — рявкнул он. — Я и сам отыщу!
ГЛАВА 17
Малврид быстро пробежала, пригибаясь, за орешником, а дальше тянулась заросшая лесом балка, не столько глубокая, сколь незаметная, а деревья и кусты настолько соперничали за близость к подземным ручьям, что не только конному, но и пешему ратнику пробраться трудно. А если сунется, то треск и шум слышно будет за версту.
Чеймана еще не оказалось, на этот раз она поспела раньше. Поискала местечко, надо бы укрыться так, чтобы потом прыгнуть ему на спину со страшным рыком: «Гав!» Он всякий раз пугается страшно, хотя в прошлый раз заподозрила, что хитрит и притворяется, чтобы сделать ей приятное.
Сегодня ее отец на пиру у князя пробудет снова до ночи, а то и до утра, а домашние ее не выдадут. Не всем пришелся по душе Чейман, все-таки печенег, но все признавали его отвагу, удаль, говорили с жалостью, что, если бы не его узкие глаза и смуглая кожа, он мог бы стать викингом.
«Да будь он кем угодно, — сказала она себе. — Я все равно не могу без него. И почему отец не понимает, ведь он, как говорят, огнем и кровью добыл себе невесту, ее мать, а когда она погибла через год, больше не посмотрел ни на одну женщину… Почему он полагает, что так любить мог только он, а его дочь не может?»
За кустами затрещало, взлетели испуганные птицы. Она тихонько засмеялась. Сын печенежского хана, а ходит всегда так, словно медведь в лесу… Впрочем, печенеги леса боятся, они степняки, на коне в лес не въедешь, но удивительно, что не умеет ходить неслышно, как наверняка умеет подкрадываться в своей степи…
Когда треск и сопение приблизились на расстояние вытянутой руки, она изготовилась к прыжку с криком «Гав!!!»… лишь в самый последний миг удержалась, едва не упав с валежины. Ломая кусты, мимо двигался медведь, настоящий медведь. Огромный, таких не видела, злой, морда в крови, только что разорвал кого-то…
Она вскрикнула, как зайчонок, повернулась и, не помня себя, понеслась вверх по склону. Колючие ветки бросались навстречу, пытались вцепиться в лицо, хватали за волосы, свое нежное покрывало уже потеряла, под ногами ломались сучья, и она падала, судорожно подхватывалась и бежала, карабкалась, наконец вломилась в такую чащу,
Без сил пролежала недолго, жизнь возвращалась в молодое и сильное тело быстро. Очень осторожно, но без задержек она поспешила обратно, отыскивая дорогу по измятой траве и сломанным веткам…
Чейман спускался быстро, этой дорогой ходил уж десятки раз, как вдруг ноздрей коснулся слабый запах крови. Насторожившись, он замедлил шаг, а левую руку опустил на рукоять длинного кинжала. Сабля не спасет от лесного зверя, а острый кинжал в умелой руке поможет совладать не только с волком, но даже с медведем… при удаче, конечно.
— Малврид, — позвал он тихонько. — Малврид…
Из-под ног посыпались камешки. Цепляясь одной рукой за ветви, он вытащил другой рукой кинжал и продолжил спуск. Вот уже и дно балки, вон та сухая валежина, на которой они всегда сидели, тесно прижавшись друг к другу, искали пути к сердцам своих родителей…
В груди дернулось, там кольнуло, словно острие его кинжала коснулось бьющегося сердца. Чуть выше по склону лежало, наполовину вбитое в землю когтистыми лапами… покрывало!
Он подбежал, уже не озираясь по сторонам, жадно ухватил, помертвел. Нежнейшая паволока изорвана, вся в пятнах крови. Он опустил отчаянный взгляд себе под ноги. Сердце остановилось. Отчаяние стиснуло горло железной рукой. Следы огромных когтистых лап усеивали всю поляну вокруг валежины. Он ощутил, как из глубины души рвется отчаянный крик. В глазах расплылось, защипало. Слезы хлынули ручьем, но боль в груди стала еще острее.
— Малврид, — вырвалось из глубины сердца страшное, — зачем… ну зачем ты пришла раньше меня?
Боль была такая острая, что он в надежде ждал, когда его сердце разорвется от горя, но боль все длилась, в глазах вскипали слезы, выжигали щеки, а из груди рвались дикие всхлипы, такие неумелые, непривычные, ибо мужчины не плачут, но он плакал, плакал навзрыд, вот только облегчение не наступало, боль и чувство потери все росли, он закричал, безумный взор упал на холодное лезвие кинжала в руке…
— Малврид, я иду к тебе!
Он ударил в грудь с наслаждением. Ухватился за рукоять обеими руками и, обливаясь слезами от чувства освобождения, направил острие к сердцу, с облегчением чувствовал, как железо рвет плоть, ощутил горячую струю крови, что побежала по животу, он все нажимал на рукоять, ощутил, как острие коснулось и прорвало оболочку сердца, всхлипнул и нажал сильнее, повернул, чтобы распластало сердце надвое, в груди была боль, но это еще та боль, настоящая, не от железа…
В глазах начало темнеть, затем высветилась звездочка, свет разросся, в нем было улыбающееся лицо Малврид, ее смеющиеся глаза, ее губы, что уже сложились для озорного «Гав!»… Он счастливо улыбнулся, колени подломились, упал на бок, последним усилием погрузил кинжал по самую рукоять.