Княжий воин

Крюков Виктор Васильевич

– Буй-тур!
– ответило многоголосое эхо за спиной.

Встречный ветер упруго давил в грудь и бил в лицо, как бы удерживая от безрассудства: "Ну, что тебе, мальчишка, в скоротечной воинской славе, которая может стоить так дорого..."

Роман выбрал из половцев своего супротивника и несся на него, выставив копье и чуть откинувшись в седле назад.

Переливистый свист курян, которому Роман вторил, как умел, тоже был оружием: вон сбилась с шага одна половецкая лошадь, непривычная к этим звукам, другая, не повинуясь

седоку, ушла в сторону...

Степняк уже рядом, умело приник на скаку к шее коня - достань его за крепким щитом. Удары копий о щиты слились в один. Роман еще в седле, наконечник его копья окрасился кровью, сам вроде бы цел. Кто-то из своих, сбитый с коня, зажимая рану в плече, уворачивается от половецкого копья. Помочь! Меч Романа, нашел, что искал. Потом еще, еще...

Поле боя осталось за русскими. Ни один из степняков не удержался в седле. Добивать раненых половцев не стали, подобрав своих, нарочито неторопливо двинулись назад. Трое русских нашли свою судьбу в этом скоротечном бою, один из раненых вряд ли доживет до утра. Никита цел:

– Молодец, - похвалил Романа князь Всеволод, одобрительно взъерошив его и так растрепанную шевелюру.
– Жаль, что батька Анюты не видел:

– Теперь наш черед!
– зычно крикнул князь Всеволод, привстав в золоченых стременах.
– Хватит бегать от ворога - от судьбы не убежишь!

– Веди, княже, - отозвались из плотных воинских рядов.
– Чему быть, того не миновать...

Призывно взревели боевые трубы, возвещая всем, что куряне готовы к бою. Отозвалась гортанная медь остальных дружин.

Разворачиваясь на ходу в боевой строй, двинулись в сторону половцев. Вначале неспешным шагом, будто и не в бой, с шутками да прибаутками, под удалую гудьбу* музыкантов.

– Слышь-ка, Ваньша, - со смехом обращался кто-то из курян-кузнецов к недавнему сопернику по кулачным боям.
– За зубы выбитые зла не держи. На следующую Пасху, как сойдемся, ты уж не зевай.

– Да уж не сомневайся, - отвечал тот, - изловчусь как-нибудь...

– Эй, Гасила-кузнец, как в Курск воротимся, должок верну.

– Который раз обещаешь. Кабы не половцы - не вспомнил бы. Оставь уж себе...

Так повелось издавна: перед боем прощали друг другу старые долги и обиды, как бы привязывая себя к будущему времени - "когда вернемся". Выкрикнули и Романа:

– Кистень, отпусти грехи мне, дураку, а за что - сам знаешь. Как вернемся, с меня медовуха.

Выкрикнул Нелюб - видать, заиграла совесть у парня.

– Кто без греха?
– ответил Роман.
– Разве отец Федор. Берем третьим - он и тебе и мне грехи отпустит.

– Молитесь, глупые, - пробасил откуда-то священник.
– Бог либо выручит, либо выучит... А от медовухи и я не откажусь, как вернемся...

Степняки перестраивались на ходу, пользуясь численным перевесом, охватывали русских полумесяцем, зажимали в клещи.

Пешие ратники недолго поспевали за дружинниками - конные прибавили ходу и ушли

вперед. До половцев осталось меньше русского лучного перестрела и у ратников появилась работа: стрелы через головы своих густо ушли на врагов. А конные, развернувшись в лаву, уже бесстрашно неслись во весь опор: копья с алыми флажками-яловцами у наконечников опущены вровень вражьих сердец, червленые* щиты готовы отразить чужую сталь, а впереди только смерть - чужая или своя.

Весь мир для Романа опять сошелся на наконечнике собственного копья. В ушах стоял гулкий топот тысяч лошадиных копыт, переливистый, холодящий "соловьиный" пересвист курских кметей и их грозный клич. А вон и курский князь на самом острие атаки - золоченый шлем, сияя, как нимб, зовет за собой...

Еще за минуту до атаки Роман, зная общую канву предстоящих событий, размышлял о тактике половцев: сейчас они свяжут русские полки боем, дав возможность остальным степнякам подойти с востока и с севера. Отягощенные пешим воинством и, не желая бросать его на произвол судьбы, русские дружины не станут прорываться, а половцам того и надо. Чтобы не было соблазна к конному прорыву, по решению князей дружинники спешатся, отпустив лошадей в степь, и разделят участь ратников. Не захотят русские князья покрывать свои головы позором бегства, не бросят пеших, которых они же и увлекли за собой в Степь, испить шеломами Дону. Лишь ковуи не подчинятся и попытаются прорваться самостоятельно, но уйдут они недалеко...

Плетеный половецкий щит не смог отразить смертельный удар, копье Романа прошло его насквозь, пробив богатый доспех, и осталось в груди рухнувшего на землю степняка. Чтобы выхватить меч - много времени не нужно, но копье второго половца уже рядом - не увернешься. Молнией мелькнуло в голове "Вот и отвоевался", но из-за его спины пришла "своя" стрела, угодив под опушенный лисьим мехом шлем и стерев торжествующую улыбку со смуглого лица: Меч уже сверкал широкими дугами, выбивая искры из половецкого железа, рассекая кольчуги, кожаные панцири, шлемы: От боли все кричат одинаково, будь то русский или половец:

Степняки русского удара не выдержали и, бросив своих убитых и раненых, рассыпались по степи:

Открылся доступ к воде: пили вволю, поили лошадей, запасались впрок.

В душе Роман не чувствовал смятения. Страх перед своей и чужой смертью уступил место сознанию жестокой необходимости, от которой не уйдешь. Жалость к павшим от его руки еще давала себя знать, протестуя из самых глубин. Но разве эти грозные воины достойны унижения жалостью? Они и сами не ведали этого чувства и не ждали его от врагов. Спите, степные удальцы, и пусть ваши души не ищут места - все было честно.

Подъехал Срезень вместе с дедом Смагой, которых Роман в пылу боя упустил из вида.

– Горяч ты, Ромша, - сказал Смага.
– В бою по сторонам не смотришь. Тебя бы лет двадцать назад ко мне в обучение:

Передышка была недолгой. Снова запели трубы - с востока и с севера появились новые отряды степняков, сбивались в плотные ряды...

Бой был кровавым. Из русского войска полегла половина, особенно много пало пеших ратников. Из окружения вырвались чудом и ушли вдоль Каялы, но обозы пришлось оставить, усадив тяжело раненых на крупы лошадей: бросать своих - последнее дело.