Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
– Почему вы так долго не были у нас, Григорий Григорьевич? Навестите нас в воскресенье…
Ее голос дрогнул, и Орлов взглянул на девушку с удивлением.
Катя удалилась в смежную комнату, Григорий, чуть-чуть подумав, направился за ней.
– Как поживаешь, сестрица? – весело осведомился. – Прости, что долго не бывал. Братцу поклон. Заеду в воскресенье, непременно. Уж простите, не со зла.
– Дел у вас, видно, невпроворот, Григорий Григорьевич? – тихо спросила Катя.
Он махнул рукой.
– Да какие у меня дела. Кому
– Григорий Григорьевич, братец. Милый! Мне вы нужны! Я все для вас… Только прикажите!
– Катенька, да что ты такое?.. – Григорий приблизился, взял ее за руку. Девушка опустила глаза.
«Неужели… – промелькнуло в мыслях у Орлова. – Нет, невозможно».
Поднес маленькую руку к губам.
– Так до воскресенья!
…По дороге домой Орлов думал о юной Зиновьевой.
«Странная девушка. И хотя не Орлова она, но есть в ней что-то наше, орловское… Видать, что родня».
В воскресенье, выполняя обещанье, отправился к Зиновьевым. Катя к нему не вышла, просила передать, что нездорова.
– Странно, – удивился ее брат Василий. – Только за час до прихода твоего здорова была, весела… Что это с ней приключилось вдруг?
А Григорий внезапно смутился. Прежние подозрения превращались почти в уверенность. Он достаточно изучил дамский пол. «Но это дикость какая-то! Я – и она… невинный ребенок!»
Недолго пробыв у родни, Орлов вернулся домой недоумевающий и взволнованный.
С тех пор он стал наблюдать за Катей. И уверился по многим признакам – да, неравнодушна. Однажды нос к носу столкнулся с ней на дворцовой лестнице, когда сестрица шла на него, его не видя, задумчивая, низко опустив хорошенькую головку, целиком погруженная в свои переживания. Вдруг узрев предмет переживаний прямо перед собой, Катя, не успев взять себя в руки, одарила красавца таким красноречивым взглядом, что если у Орлова еще оставались сомнения – испарились. Во взгляде было все – и смятение, и тоска, и радость безмерная… «Возьми часть души моей!» – говорили эти большие, выразительные, блестящие глаза…
Григорий, отделавшись парой обязательных вежливых фраз, поспешил прочь. Она в отчаянье смотрела ему вслед.
«Но так невозможно! – думала Катя. – Я не выдержу больше. Я умру в тоске старой девой, потому что не смогу уж никого более любить, ибо во всем мире нет ему равных! Неужели огонь страсти так и затухнет в душе моей, оставляя после себя лишь мертвое пепелище в одиноком моем сердце?»В душе она была поэтом.Бал во дворце. Григорий не спускал взгляд с Катеньки – она очаровательна! Не красота идеальная – живая прелесть юности… Пригласил на кадриль. Тонкие пальчики вздрогнули в его руке. Светлое платье с золотистыми кружевами, живые, от женской хитрости какой-то неувядающие алые розы в высокой прическе… Что ему розы, что кружева, когда она так проникновенно смотрит на него чистыми глазами, и смущенно краснеет, а глаза
На следующий день Орлов ходил сам не свой, пылкие глаза его то вспыхивали, то подергивались грустью. Она – его сестра… Что за проклятье!
«Надоело. Чем я хуже других-то? Почему опять жениться не могу на той, которую полюбил?»
– Хватит! – воскликнул князь вслух. – Хватит. Против всех и всего пойду, а своего добьюсь. Схвачу счастье за хвост – не уйдет!
Он кликнул камердинера. Самый роскошный камзол, ордена… Долго разглядывал себя в зеркало. Морщин нет, глаза молодые, складка губ только жестче, да усталость…
– Катенька, – прошептал, – чудо, счастье мое…
И стал снимать ордена.
– Нет, не то. Совсем не то!
Григорий был старше Катеньки на двадцать пять лет и, казалось бы, должен был думать за двоих, но в душе он оставался все тем же отчаянным мальчишкой, что когда-то, рискуя головой, добыл престол нынешней императрице Всероссийской.
Выехал задумчивый и чинный, одетый скромно, строго, что только подчеркивало его до сих пор яркую красоту.
Сестрица оказалась у себя дома одна. Ее слегка лихорадило, но не настолько тяжким было ее состояние, чтобы манкировать службой – однако во дворец она сегодня не поехала. Ходила мрачная из зала в зал, кутаясь в шаль, думая о том, что после вчерашнего бала ей два пути – или в омут, или в объятья Орлова. Поэтому оцепенела, когда доложили о визите его сиятельства, дражайшего ее братца.
Орлов казался растерянным и печальным, он поцеловал ей руку, потом пристально, с нежностью и беспокойством, взглянул в осунувшееся, бледное, мрачноватое личико Кати.
– Ты нездорова?
– Я… ничего.
Она дрожала, нервно кутая руки в дорогую шаль.
Григорий присел в кресло, Катя – поодаль от него. Разговор не клеился, оба мямлили что-то пустое и для обоих неинтересное, но молчать было еще хуже. Вдруг девушка встрепенулась.
– Вы… кофе… я сейчас распоряжусь.
– Ничего не надо. И не зови никого. Я… – Григорий наконец решился. – Я пришел к тебе не просто так. Поговорить с тобой хочу.
Катенька поежилась, опуская глаза.
– Слушаю вас… братец.
– Братец? – усмехнулся Орлов. Задумался. Взялся за шляпу. Поднялся с кресла.
– Вот что я хочу сказать тебе, девочка, – его тон был уже иным. – Ты о подвигах моих наслышана, конечно, так вот что… Не надо нам больше видеться, хоть мы и родня.
Длинные ресницы взлетели, и Григорию пришлось выдержать пылкий, негодующий взгляд. Щеки Кати болезненно зарделись. Она тоже встала.
– Не надо… видеться?!
Григорий, не в силах отвести от нее взгляд, молча кивнул. Катя отрицательно мотнула головой.
– Я не могу так больше! – воскликнула она. Сделала к нему несколько неровных шагов. Прижала руку к груди, словно хотела сжать в ладони гулкое сердце. Шаль упала на пол. – Не могу! – шепотом повторила девушка.