Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу
Шрифт:
Получив из рук светлейшего запечатанный пакет, Сергей поспешно отправился в путь. Но перед этим зашел к старому приятелю Дмитрию Семеновичу.
– Дмитрий Семенович, ты вроде на днях в Москву собирался?
– Собирался.
– Окажи братскую услугу, век не забуду.
– Для тебя что хочешь, Сергей Александрович!
Дмитрий был в восторге оттого, что вмешательство всемогущего Потемкина в дело его сестры увенчалось полным успехом, и теперь считал себя обязанным Ошерову.
– Возьми с собой моего сына.
–
– Вестимо, у меня другого нет, – улыбнулся Сергей. – Да будь добр, отвези мальчика моего к графу Орлову и передай Алексею Григорьевичу вот это письмо.
Протянул Дмитрию конверт. Старый друг пристально взглянул на Сергея.
– Случилось что-то?
– Нет, ничего. Уезжаю я. Без промедления, а когда возвращусь, не знаю. А мальчик мой один остается. Так пускай у графа пока побудет, Алексей Григорьевич и позаботится о нем, если что…
– Что же, Сергей?
– Да это я на крайний случай… Ничего, – он вздохнул. – Понимаю, у Орлова своих забот полон рот, женился недавно, брат больной… А никого у меня, кроме него нет, кому сына мог бы доверить.
– Да он с радостью о сынишке твоем позаботится! Я Алексея Григорьевича успел неплохо узнать еще до войны – золотой человек. Не волнуйся, брат, все хорошо будет.
Сергей обнял его за плечо.
– Без денег проживешь, – сказал, улыбнувшись, – без друзей – никогда…
*
…Больной князь Орлов жил какой-то своей, лишь ему доступной жизнью. Он часами, а то и днями мог смотреть невидящем взглядом в одну точку – и кто знал, какие образы рождало его воображение, обрывки каких мыслей проносились в его голове? Иногда он повторял имя Кати, говорил с ней, как с живой. Но порой на него находило настоящее дикое безумие, приступы ярости, он кричал и стонал, он очень мучался, проклинал всех и вся, и Алехан, если находился в это время в Нескучном, испугано крестясь, бросался к брату, унимал его. Он боялся, что Григорий сломает двери или выпрыгнет в окно. Алексею приходилось просто биться с сумасшедшим, и сердце кровью обливалось…
Но однажды наступило прояснение… Алексей был в это время в комнате брата, и вдруг услышал, как Григорий тихо зовет его. Вздрогнул, обернулся. Григорий смотрел на него, грустно улыбаясь, и в его некогда прекрасном, а ныне осунувшемся, совершенно измученном лице, не было уже и тени безумия. И Алехан неожиданно, каким-то внутренним чутьем осознал – почему оно так. И похолодел. В подтверждение его внезапной догадки Григорий чуть слышно произнес:
– Священника! Брат, скорей… Я не хочу… не могу уйти… так.
Алексей Григорьевич поспешил исполнить его желание.
Пока ездили за священником, младший Орлов, вернувшись в комнату брата, сел подле него и принялся молча (слова сейчас не имели смысла), неотрывно на него глядеть, зная, что это последние часы, которые они проводят вместе
Алексей вышел за дверь, прошел в маленькую смежную комнату и, тяжело опершись локтями о подоконник, уронил лицо в ладони. И простоял так, не шелохнувшись, пока вновь не позвали к брату.
Священник исповедал и причастил умирающего. Теперь темные глаза Григория тихо сияли, и лицо просветлело, вновь стало красивым, но уже какой-то особенной красотой. Алексей Григорьевич бросился к нему, споткнулся о стоящее рядом кресло, упал на колени и, не вставая, прижал Григория к груди. Наступила удивительная тишина, в которой лишь негромко, плавно, словно уже из другого мира доносился голос батюшки, читавшего отходную…
Григорий пошевелился в объятьях Алексея, прошептал:
– Простите! Все простите меня.
Через несколько минут он скончался на руках своего любимого брата. Младший Орлов не сразу понял, что держит в объятьях уже остывающий труп. А когда понял, то сильно вздрогнул, и, припав головой к груди почившего, дал наконец волю рыданьям…
Через вымытые до хрустальной чистоты стекла апрельское солнце проливало в комнату потоки света, за окном, перекрикивая друг друга, чирикали от счастья воробьи, пела свою песенку капель, всегда одну и ту же, и вечно новую. Весна… Жизнь… Было 13 апреля 1783 года.
*
Когда весть о смерти Григория Григорьевича Орлова дошла до императрицы Екатерины, она остолбенела, а придя в себя, разрыдалась. Запершись в своих покоях, государыня предалась воспоминаниям, сопровождаемым горькими слезами. Все плохое ушло навсегда, она вспоминала счастье с человеком, некогда столь сильно любимым, с которым она пережила так много, тринадцать лет деля с ним горе и радость…
И еще долгое время при упоминании имени князя Григория Екатерина начинала задыхаться от слез. Она раньше и не представляла в полной мере, какие глубокие корни пустила в ее сердце старинная привязанность.
Почти одновременно с Орловым ушел на тот свет Никита Иванович Панин, уже отставленный Екатериной от дел, и государыня с грустью удивлялась такому совпадению – два непримиримых при жизни политических врага, обретут ли они наконец примирение за гробом?
Впрочем, долго грустить было некогда – все внимание, все заботы привлекал юг. Манифест о присоединении Крыма к России был подписан еще 8 апреля, а затем светлейший, уже давно посовещавшийся на сей предмет с императрицей, отправился к действующей армии на случай открытия Турцией военных действий. Гениальный Потемкин провел операцию безболезненно – крымцы присягнули на верность России.