Князья тьмы. Пенталогия
Шрифт:
Алиса повернулась на стуле и смотрела Герсену прямо в лицо: «Вы знали с самого начала, что Бенджамин Роук — мой отец?»
«Ты сама об этом сообщила, заполняя анкету», — пожал плечами Герсен. Смущенно улыбнувшись, он прибавил: «Кроме того, если уж говорить начистоту, я прослушивал твои разговоры с Трисонгом».
Алиса сидела неподвижно, как статуя: «Значит, вы знали...»
«С первой минуты, как только ты зашла в редакцию. Даже раньше. Я все понял, когда увидел тебя в окно, когда ты стояла напротив входа».
Алиса внезапно покраснела: «И вы должны были знать...»
«Конечно».
«И,
«Что бы ты обо мне подумала, если бы я воспользовался твоим отчаянным положением?»
На лице Алисы появилась напряженная, бессмысленная улыбка: «Почему для вас имеет какое-то значение то, что я могла бы о вас подумать?»
«Я не хотел, чтобы пострадало твое самоуважение — тем более, что оно пострадало бы в результате твоего непонимания ситуации».
«Это глупый разговор!» — заявила Алиса. Она поднялась на ноги: «И с моей стороны было бы глупо здесь оставаться».
«Куда ты пойдешь?»
«К выходу. Я уволена?»
«Разумеется, нет! Я восхищаюсь твоей отвагой! Мне нравится на тебя смотреть, когда ты сидишь за столом. Кроме того...»
На столе у Герсена прозвенел телефон. Герсен прикоснулся к кнопке — прозвучал голос: «Ховард Алан Трисонг вызывает Генри Лукаса».
«Генри Лукас слушает. Вы решили не показывать лицо?»
«Ничего подобного». На экране появилось лицо — с высоким и широким лбом, ясными карими глазами, прямым тонким носом и широким подвижным ртом; выражение этого лица можно было бы назвать сочетанием гордости, пафоса и жизнерадостности. Герсен слегка надвинул черный кудрявый парик на лоб, пригладил локоны так, чтобы они частично закрывали щеки, полуприкрыл глаза и опустил челюсть, тем самым создавая впечатление аристократической томности. Алиса с насмешливой язвительностью наблюдала за этими приготовлениями; наконец Герсен включил видеокамеру, передающую его изображение.
Двое изучали друг друга. Трисонг сказал мелодичным, звучным голосом: «Господин Лукас, я с интересом следил за проведением вашего конкурса, потому что, как вам известно, я — один из людей, изображенных на опубликованной фотографии».
«Хорошо вас понимаю. Это обстоятельство существенно способствовало привлечению интереса общественности к нашему проекту».
«Не совсем вас понимаю, — беззаботно откликнулся Трисонг. — Вы пытаетесь мне льстить? Или у вас какие-то другие намерения?»
«В данном случае я выступаю исключительно в роли журналиста — то есть своего рода автомата, лишенного личных эмоций и побуждений».
«В таком случае вы — необычный человек. Неважно, однако. Так как условия вашего конкурса никак не ограничивают состав его участников, я желаю представить свой собственный ответ на вопрос, поставленный вашим журналом. Будьте любезны записать мои ответы — или, что еще лучше, попросите это сделать вашу необычайно привлекательную секретаршу».
«Сомневаюсь, что такое участие в конкурсе соответствовало бы его правилам, — задумчиво возразил Герсен. — Все ответы присылаются по почте, в письменном виде».
«В условиях конкурса не содержится подобное требование. Почему устная идентификация не допускается? Мне денежный выигрыш пригодился бы не меньше, чем любому другому».
«Не спорю. Церемония объявления победителя конкурса состоится в ближайшее время.
«Боюсь, что это было бы неудобно — если, конечно, церемония не состоится в Дальнем Запределье».
«С нашей точки зрения, вручение наград в Дальнем Запределье было бы связано с нежелательными дополнительными затратами времени и средств».
«Тогда вам придется выслать деньги по указанному мной адресу. А теперь назовем сфотографированных участников банкета».
«Разумеется, разумеется... Алиса, записывай!»
«Я воспользуюсь вашей нумерацией. Номер первый — Шеррод Йест. Номер второй — брюзгливая старая карга по имени Дианта де Трамбюскюль. Номер третий — тучная Беатриса Утц. Номер четвертый — некогда красноречивый Иэн Билфред, чей хорошо подвешенный язык, увы, больше не произнесет ни слова. Номер пятый — чрезмерно честолюбивый Сабор Видоль. Номер шестой был известен организаторам встречи под именем «Сайлас Искромолот», но получил более широкую известность как Ховард Алан Трисонг. Номер седьмой — Джон Грэй. Номер восьмой — бесполезный болван Гадаут, Триединый богдыхан Института. Номер девятый — Гизельман; десятый — Мартилетто. Надеюсь, я — первый, кому удалось правильно назвать всех этих людей?»
«Боюсь, что нет. Как только откровения Двиддиона стали всеобщим достоянием, нашу редакцию заполонили тысячи правильных ответов».
«Вот еще! Алчность торжествует повсеместно! Еще один должок за стариной Двиддионом!»
«Вы могли бы хотя бы частично возместить эту потерю, получив существенное вознаграждение. Я хотел бы опубликовать вашу биографию — на взаимно согласованных условиях. Ваша личность неповторима, и ваши мемуары вызвали бы пристальный интерес среди читателей «Актуала»».
«Об этом следует подумать. Я нередко чувствовал, что мне не мешало бы изложить свои взгляды. Меня повсеместно обзывают «преступником». В глазах рядового обывателя я символизирую собой преступность как таковую, мне нет равных на этом поприще. Но масштабы и характер моих достижений таковы, что я создал новую категорию представлений, только в соответствии с которыми следует судить обо мне — и только обо мне. Но развивать эту мысль в данный момент я не стану».
«Так или иначе, интерес читателей к вашим идеям и представлениям не уменьшится».
«Я должен внимательно рассмотреть ваше предложение. Не люблю договариваться о встречах в конкретном месте и в конкретное время. Если вы задумаетесь об условиях моего существования, вы поймете, что необходимость постоянной бдительности — один из очень немногих недостатков выбранного мной образа жизни».
«Увы, всем нам иногда приходится подчиняться необходимости».
«Некоторые строптивые индивидуумы не желают добровольно подчиняться моим указаниям, в связи с чем их приходится наказывать. Таков простой и нелицеприятный факт. Я исключительно щепетилен в том, что касается вознаграждений и наказаний, уверяю вас. Как правило, вознаграждения причитаются мне, а на долю остальных приходятся наказания — но это несущественно. Неужели не ясно, что благодаря моему существованию монотонная рутина бытия оживляется драмой, приключениями, риском, становится блестящей и колоритной? Как может быть иначе! Я незаменим!»