Князья тьмы. Пенталогия
Шрифт:
Сержант зашел в автобус и задал несколько вопросов водителю; тот ткнул большим пальцем в сторону Герсена. Сержант подал знак Герсену: «Пройдемте, сударь, на одну минуту. Возьмите с собой багаж».
Герсен взял небольшой походный чемоданчик и последовал за сержантом под навес у обочины. Сержант взял чемоданчик, взвесил его в руке и широко улыбнулся Герсену: «Насколько я понимаю, вы пытаетесь незаконно провезти в Мониш лучемет модели 6A». Он отделил от ручки чемоданчика пару закрепленных на ней зажимных накладок: «Это старый трюк — мы всегда проверяем ручки саквояжей. Здесь, в Леландере, я просто-напросто конфискую ваш лучемет. За границей, в Монише, вас посадили бы в клетку и погрузили бы в реку на три часа — или до тех пор, пока не убедились бы в том, что вы утонули окончательно и бесповоротно. В этом
Герсен открыл саквояж и отдал сержанту другие компоненты лучемета, замаскированные им различными способами: «Вот они. Благодарю за предупреждение». Он встряхнул правым рукавом, и в его ладони появилось метательное лезвие: «Будет лучше всего, если это вы тоже возьмете на хранение». Встряхнув левым рукавом, он отдал сержанту духовую трубку, стрелявшую стеклянными иглами: «И это тоже».
«Очень предусмотрительно с вашей стороны».
«Пожалуйста, не продавайте их сразу. Если я вернусь тем же путем — что вполне вероятно — я сам выкуплю у вас оружие».
«Так обычно и делается, сударь».
Герсен вернулся в автобус — тот сразу тронулся с места и пересек широкий Далглиш по железному мосту: они въехали на территорию кантона Мониш.
Дорога повернула, превратившись в гать, проложенную поперек заполненного жидкой бурой грязью болота, поросшего фиолетовым тростником, после чего проехали через тенистую рощу гигантских поу-поу, распространявших в воздухе гниловатый приторный аромат, и снова вырвались на озаренное солнцем пространство — хотя сельский пейзаж теперь изменился. Далеко за рекой остался Леландер; здесь начинался Мониш, здесь все было по-другому. Автобус остановился у пограничной заставы, приютившейся в тени огромного дерева линг-ланг с синей листвой и шишковатым кряжистым стволом двухметрового диаметра. Как и в предыдущем кантоне, пограничники вышли навстречу автобусу. Здесь на них были серые униформы с зелеными нашивками, а не рыжевато-коричневые с черными и красными нашивками, как в Леландере. Местные уроженцы заметно отличались от низеньких пухлых обитателей Леландера; здешние охранники были высокими и тощими, с длинными каштановыми волосами и костлявыми лицами.
По сигналу сержанта пассажиры вышли и, один за другим, стали заходить под длинный навес, где каждого осматривали и обыскивали в трех различных пунктах. В случае Герсена охранники производили обыск проворно, бесстрастно и чрезвычайно тщательно. Его инопланетное происхождение их нисколько не интересовало. Когда его попросили назвать свою профессию, Герсен сказал, что он — журналист; это вызвало, по меньшей мере, какое-то любопытство: «Что вы надеетесь узнать в Монише?»
«Ничего особенного. Я приехал в качестве туриста».
«Тогда почему вы не назвали себя туристом?»
«Какое это имеет значение, так или иначе?»
«Возможно, это не имеет значения для туриста или для журналиста, но мы — пограничники, и на нас, помимо прочего, возложена обязанность следить за соблюдением благопристойности в Монише. С нашей точки зрения определение вашего статуса имеет большое значение. Например, в качестве туриста вы можете остановиться в отеле «Бонтон» в Клути, тогда как в качестве журналиста вам придется проводить каждую ночь в полицейском участке».
«В таком случае я — во всех отношениях, целиком и полностью турист, до мозга костей. Не могу не согласиться с тем, что разница, действительно, существенна».
«Судя по всему, вы не провозите контрабанду».
«Судя по всему, это так».
Пограничник одарил его ледяной улыбкой: «Познакомившись поближе со старыми добрыми обычаями Мониша, вы обнаружите, что они в высшей степени практичны и целесообразны. Я много путешествовал в свое время — мне привелось побывать в тридцати девяти различных кантонах. Поверьте мне, Мониш — заповедник терпимости по сравнению с такими государствами, как Малькионе или Хлыстляндия. Наши законы просты и разумны. Мы запрещаем пропаганду политеизма и демонстрацию белых флагов. Запрещены также вульгарные отрыжки и другие нарушения общественного спокойствия. Наш уголовный кодекс мало отличается от любых других; для того, чтобы избежать привлечения к суду, достаточно вести себя осторожно и благоразумно». Пограничник витиевато расписался
Герсен залез в автобус; через некоторое время машина внезапно тронулась с места, и застава под развесистым синим линг-лангом осталась позади. Почему пейзаж в Монише казался совсем не таким, как в Леландере? Только потому, что изменилась психологическая атмосфера? Или этому пейзажу действительно был присущ неповторимый характер? Или автоматически изменились представления самого Герсена, которому уже много раз приходилось быстро приспосабливаться к новым условиям? На эти вопросы трудно было ответить с какой-либо степенью определенности. Небо здесь казалось шире, поля — просторнее. В неожиданно прозрачном воздухе четкие горизонты казались одновременно далекими и близкими — любопытный визуальный парадокс. Деревья росли на равнине обособленными группами и рощами, состоявшими только из той или иной разновидности: джинсоки, орпуны, линг-ланги, пышноцветы. Густые темно-черные тени под деревьями словно тлели неким насыщенным оттенком, которому нет названия на человеческом языке. Сельские дома здесь встречались реже и выглядели старше; все они, обращенные к дороге высокими узкими фасадами, держались подальше от любопытных глаз, в опасливом уединении... Постепенно ландшафт становился приятнее для глаз. Автобус катился мимо садов, пестрящих черными стволами с пламенеющими розовыми и желтыми кронами, по мостам через полноводные реки, через небольшие селения — и, наконец, прибыл в Клути и остановился на центральной площади. Боковые панели автобуса поднялись: пассажиры, ехавшие в Клути, вышли, и с ними вышел Герсен. Он с любопытством осмотрелся. Юному Ховарду Трисонгу столица кантона должна была представляться важнейшим центром, средоточием цивилизации, куда его привозили, может быть, только раз в год по особым случаям. Прямо напротив автобусной остановки находился отель «Бонтон» — четырехэтажное здание с высоким и узким фасадом, с выступающим карнизом крыши, опирающимся на тяжеловесные укосины, и двумя двухэтажными флигелями по бокам.
Если Ховард Трисонг ехал в Блаженный Приют, чтобы принять участие во встрече бывших одноклассников, вполне возможно, что он, так же, как и Герсен, решил остановиться в отеле «Бонтон». Настало время соблюдать предельную осторожность — вполне может быть, что Герсен уже допустил непростительную оплошность... В магазине готовой одежды Герсен приобрел и надел местный костюм: рубаху из плотной зеленой материи, мешковатые бриджи, подвязанные под коленями, серые шерстяные носки и черные ботинки с тупыми носками, а также черную шляпу с широкими полями и низкой тульей — такие шляпы здесь носили, слегка сдвинув их на затылок. Обитатели Клути ходили размеренно и чопорно, опустив руки по бокам и глядя прямо вперед — подражать этим манерам было труднее, чем переодеться. Приглядевшись, в Герсене все равно узнавали инородца, но теперь он, по меньшей мере, не сразу выделялся.
Герсен пересек площадь и зашел в вестибюль отеля «Бонтон», где преобладал многолетний застоявшийся запах вощеного дерева, плесневеющей кожи, грязноватой толстой обивки мебели и каких-то других характерных, но безымянных испарений. Вестибюль пустовал, за стеклянной перегородкой стойки регистратуры было темно. Герсен стучал в окошко перегородки, пока из внутреннего помещения не появилась низенькая старушка, крикливо потребовавшая объяснить, зачем он шумит.
«Я хотел бы на несколько дней остановиться в вашем отеле», — с достоинством ответил Герсен.
«Неужели? И где вы собираетесь кормиться?»
«Там, где лучше всего кормят».
«Лучше всего кормят далеко отсюда, на берегу озера, где бездельники забывают о Священном Предписании и набивают ненасытные животы. Вам придется употреблять в пищу то, что подают в трапезной отеля».
«Пусть будет так, если у вас подают надлежащие блюда».
«В высшей степени надлежащие! — старушка с подозрением покосилась на Герсена. — Что вы здесь делаете? Продаете всякую всячину?» Последние слова она умудрилась произнести с презрительным отвращением, недвусмысленно дававшим понять, что она имеет в виду нечто неприличное и скабрезное.