Кобра

Гослинг Паула

Когда он повернул ключ в замке и неслышно проскользнул в дверь, Клер не спала и ждала, свернувшись клубком в единственном кресле. Ее глаза были широко открыты в пустоту. Он захлопнул за собой дверь и щелкнул замком.

– Мне нужно было сказать им об Алве. Я не хотел тебя будить.

Она все так же молча смотрела на него.

– Пока мы в порядке. Я проверил. Это лишь дело времени, пока его схватят. Все будет кончено… – Он не мог произнести вслух слова. – Мы… я и ты…

Потом он перестал стараться и просто смотрел на нее.

Клер чувствовала,

как будто она утопает в темноте. Она пришла в ужас, когда, проснувшись, обнаружила, что Майка нет. Ей казалось, что она просидела в кресле несколько часов, ожидая, когда он, наконец, появится в дверном проеме. Живой, настоящий, вернется, чтобы без слов на нее смотреть. На его щеке белел пластырь. Черты лица были слегка освещены тусклым отсветом снаружи. Вся его фигура была прямой и надежной, как меч между ней и окружающим миром.

– О, Майк…

Она бросилась к нему в стремительном порыве, который не могла, не хотела сдержать. Рот Майка прижался к ее губам, и они раскрылись от его нетерпеливого желания. Он не мог больше удерживать свои руки, не мог не касаться ее, всей, быстро и жарко. Наконец, после стольких дней и ночей притворства, он сжимал ее в своих объятиях. Клер растворилась в нем, прижимаясь к нему, чувствуя острые кости его бедер, тугие мускулы его ног, поднимающееся в его теле желание.

Малчек начал говорить с ней, не в силах остановиться. Молчаливый мужчина, замкнутый и скрытный, вдруг широко раскрылся перед ней. И Клер дала ему то нежное и любящее молчание, в котором он так нуждался, отвечая ему только языком тела.

Он отнес ее на кровать и раздел, словно неожиданный подарок. Он ласкал ее грудь, его язык прикасался к ее шее и животу, наконец его руки скользнули между ее ног, длинные тонкие пальцы погрузились во влажную теплоту. Она распускалась навстречу будто цветок, ноги и рот – как лепестки. Ее руки настойчиво двигались в нетерпении обладать им и узнать его. Его твердые плечи, позвоночник, теплый атлас его живота и его жар, который двигался сквозь ее ищущие руки подобно нетерпеливому слепому животному в поисках дома.

Она приняла его тело в свое и обняла, поднимая бедра, чтобы ответить на его толчок своим, а потом опять и опять. Он бешено двигался внутри нее бьющим бархатным молотом, узкой рыбой, ныряющей в серебряное море, сначала в глубину, а затем все выше и выше.

Наконец они оба простонали в темноте долгим открытым вздохом освобождения от самих себя. Свет он неоновой рекламы падал на них разноцветными пятнами, когда они лежали рядом, почти не решаясь поверить в то, что двери между ними открылись навсегда.

Перед самой зарей, когда Клер мирно спала на его плече, боль от раны разбудила Малчека. Он лежал без движения и терпел, не желая беспокоить Клер.

«Внезапно жизнь становится простой, – решил он. – Все те другие дороги. Все другие пути, и вот, оказывается, куда я шел все это время. Я не мог свернуть, и не стоило даже пробовать».

Он смотрел, как свет от мигающей лампы рекламы дрожит на потолке. Было бы здорово, если бы это что-то значило.

Возможно, пульсирующий свет посылал ему закодированное сообщение, которое он не мог прочитать.

Белый, оранжевый. Белый, белый, оранжевый, белый.

Шифры, которым научил меня отец.

И усталость сломала последний барьер. Теперь, после стольких лет, он признался себе в том, что эта последняя пустота остается в нем и никогда уже не будет заполнена снова. Слезы медленно и горячо бежали по его щекам: он беззвучно оплакивал смерть своего отца. Ушедшего прежде, чем Малчек смог попросить прощения. Мертвого уже тогда, когда он убивал во Вьетнаме.

Еще одна дорога, которая окончилась много лет назад.

Еще один пропущенный перекресток.

Они выехали из мотеля на заре, заплатив вперед еще накануне вечером. Между сосен висели облака тумана, и неподвижные ветви виднелись в полутьме, иногда капли еле слышно падали с концов сосновых иголок. Перед мотелем стояло еще три машины с запотевшими стеклами, жалюзи на всех окнах мотеля были опущены.

Малчек позволил машине катиться вниз по небольшому уклону дороги с выключенным двигателем, боясь потревожить тишину окружавшего их леса. Он не запустил мотор, пока они не проехали довольно приличное расстояние в сторону шоссе, и сделал это очень-очень мягко. Они все еще не обменялись ни словом, как будто находились в сговоре с утром, двигаясь, как утренние звери, тихо и медленно.

Когда они выехали на шоссе, оно было черным в полумраке и пустым, машины почти не встречались. Малчек остановился на перекрестке, просчитывая возможные варианты.

Он не знал, насколько сильно ранен Эдисон и как это отразится на его поступках и намерениях, если отразится вообще. Он повернул машину на север.

Как только выйдут газеты, Эдисон узнает, что большене сможет вернуться домой, никогда. Он будет где-то в бегах, и за ним будут охотиться, пока не схватят.

– Сколько у тебя осталось денег? – спросил он Клер.

Она повернулась, вздрогнув от его голоса, прозвучавшего среди полного молчания.

– Я не знаю.

– Посчитай.

Она достала сумочку и пересчитала деньги.

– Около трехсот долларов. Зачем?

– Достань карту и найди ближайший большой город.

После минуты шуршания бумагой, она сказала:

– Реддинг. Следующий поворот направо.

Он свернул направо на следующем перекрестке.

Когда Малчек позвонил этим вечером Реддесдэйлу уже из другого мотеля, связь была плохой. Голос комиссара звучал устало, но победно. История Алвы была опубликована в дневных номерах газет.

– Рассказываю новости, Майк. ФБР обыскало квартиру Алвы. Все было на месте, чистенько и аккуратненько. Весь арсенал в подвале, взрывчатка. Файлы, картотеки, как с иголочки.

– Он ведь бизнесмен, – заметил Малчек. Он смотрел, как Клер идет от чемодана к комоду с полными руками его носков. Он еще не сказал ей, что рано утром они снова уезжают.