Код любви на кофейной гуще
Шрифт:
Кирилл помолчал. В тишине отчётливо слышалось, как снегопад за окном постепенно стихает.
— Нет, — ответил он наконец. — Моя квартира функциональна. Красива. Но в ней нет истории.
— Почему?
— Потому что историю нельзя создать в одиночку, — ответил просто, и эти слова повисли между нами, тяжёлые и значимые.
Ветер за окном уже не завывал так яростно. Время, казалось, замедлилось, а потом вдруг рвануло вперёд.
— Мне пора, — Кирилл взглянул на часы. Его длинные пальцы скользнули по циферблату. — Спасибо за
— Вам спасибо, — я закрыла альбом, прижала к груди как щит. — За... оценку моих работ.
Кирилл собрал вещи, застегнул сумку для ноутбука. Каждое его движение казалось значимым, словно я смотрела фильм в замедленной съёмке. У двери он обернулся, и наши взгляды встретились через пустоту кофейни.
— Знаете, Вера, иногда нужно просто сделать первый шаг. Остальное приложится.
— К чему вы это говорите? — сердце застучало быстрее.
— К вашей кондитерской, — улыбнулся. — Подумайте об этом.
Когда дверь за ним закрылась, я прижалась лбом к прохладному стеклу. Силуэт Кирилла растворился в сумерках, но ощущение его присутствия осталось — как запах дорогого одеколона, как привкус несказанных слов на губах, как тепло от случайного соприкосновения пальцев.
Майлз Дэвис закончил композицию. Наступила тишина, звенящая и полная.
Я открыла альбом на последней странице. Пустой лист смотрел на меня белизной нетронутого снега, вызывающе и обещающе. Пальцы сами потянулись к карандашу. Я начала рисовать — новый эскиз, новую мечту. Но почему-то вместо многоярусного торта на бумаге проступали очертания мужского лица с внимательными глазами и едва заметной улыбкой в уголках губ.
И впервые за долгое время я не стала стирать то, что нарисовала.
Глава 10. Полка, осколки и почти поцелуй
Грохот разорвал тишину кофейни, словно выстрел. Я вздрогнула всем телом, блокнот выскользнул из пальцев, а сердце подпрыгнуло к горлу. Деревянная полка — та самая, что давно угрожала своим видом — рухнула, превратив фарфоровые чашки в белоснежное крошево на полу.
— Чёрт! — выдохнула я, прижав ладонь к груди, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Осколки хрустели под ногами, когда я подошла ближе. Ржавые шурупы, наконец, сдались, устав держать тяжесть нашей посуды. Запах кофе смешался с пылью.
— Вера, что за шум? — Маша выглянула из кухни, вытирая влажные руки о фартук. Её глаза расширились при виде разгрома.
— Полка не выдержала, — я обвела рукой осколки. — Половина чашек превратилась в воспоминания.
— Я же предупреждала эту скупердяйку, — Маша поджала губы. — Крепления дышали на ладан ещё с осени.
Я присела на корточки, оценивая потери. Шесть чашек разлетелись вдребезги, ещё две с отколотыми краями — как раненые солдаты, непригодные к службе. Десяток уцелевших для капучино — капля в море дневного потока кофеманов.
Телефон Маргариты Викторовны ответил после первого гудка.
—
— Полка рухнула. Восемь чашек разбились, — отчеканила я, глядя на белые осколки, похожие на разбитые мечты.
— Твою мать! — выругалась она с чувством. — Я же только недавно раскошелилась на новый комплект.
— Крепления проржавели насквозь, — мой голос звучал тише, но твёрже. — Как я и говорила в прошлом месяце.
— Ладно, — она вздохнула так тяжело, словно я просила у неё почку. — Закажу новые чашки. А с полкой... Я в отъезде, ремонтника пока прислать не могу.
— И куда нам ставить посуду? — мои пальцы сжались на телефоне.
— Придумай что-нибудь, Вера, — её голос стал медовым. — Ты же у нас сообразительная.
Звонок оборвался, оставив меня наедине с её фальшивым комплиментом. Типично — выкручивайся сама, а деньги я буду экономить.
Колокольчик над дверью звякнул, и я обернулась с дежурной улыбкой, которая тут же застыла. Кирилл.
Его тёмные волосы, припорошенные снежинками, его глаза цвета зимнего неба, его чёртова кожаная сумка через плечо — всё, как всегда.
— Добрый день, — его голос, низкий и бархатный, прокатился по моему позвоночнику, как тёплая волна. — Опять что-то разрушили, Вера?
Я кивнула на осколки, пытаясь унять дрожь в пальцах:
— Небольшой апокалипсис местного масштаба.
Кирилл шагнул ближе, и воздух между нами мгновенно сгустился. Запах его одеколона окутал меня, вызывая непрошеные воспоминания. Он поднял один из выдернутых шурупов, покрутил в пальцах. Его рука оказалась так близко к моей, что я почувствовала тепло его кожи.
— Крепления полностью проржавели. Давно пора было заменить, — хмыкнул он, и в уголках глаз собрались морщинки.
— Хозяйка в отъезде, — я скрестила руки на груди, создавая барьер между нами. — Сказала выкручиваться самим.
Его взгляд скользнул по моему лицу, задержавшись на губах дольше, чем требовалось для простого разговора.
— И куда вы теперь будете ставить свои... чашечки? — в его голосе промелькнула интонация, от которой по коже побежали мурашки.
Он снял пальто одним плавным движением. Рубашка натянулась на широких плечах, обрисовывая контуры мышц. Я сглотнула, пытаясь не пялиться.
— У вас есть что-нибудь... подходящее? — спросил он, и я чуть не подавилась воздухом от двусмысленности вопроса.
— Что именно вы имеете в виду? — мой голос предательски дрогнул.
— Инструменты, Вера, — его улыбка стала шире. — Отвёртка, шуруповёрт... Что-нибудь из этого.
Жар разлился по шее, поднимаясь к щекам.
— В подсобке должен быть ящик с инструментами, — пробормотала я. — Но зачем...
Кирилл закатал рукава рубашки медленно, почти демонстративно. Его предплечья — жилистые, с проступающими венами — заставили меня на секунду забыть, как дышать.