Кодекс скверны. Разжигая Пламя
Шрифт:
– Значит, я не только выродок, но ещё и бастард, – она горько усмехнулась.
– Ты – плод любви, Твин! И для меня ты всегда будешь особенной.
– Да ну! – жаль, за маской не видно её улыбки: столько презрения она ещё не испытывала ни к кому в своей жизни.
– Я искал тебя, клянусь!
– И как, успешно? – она расхохоталась. И от звука собственного смеха ей стало не по себе, будто это была Альтера…
Принцепс ничего не ответил. Да и что бы он сказал? Правду? А какая у него правда? О чём с ним говорить, если он даже имени её не спросил! Нашёлся папаша,
Сжав кулаки, Твин изо всех сил пыталась обуздать разрастающуюся ярость, но пока получалось из рук вон плохо:
– Каждую сраную ночь я вижу, как ищейка перерезает моей матери горло. Каждую сраную ночь я вижу кровь и ужас в её глазах. Ты обрёк её на бесконечно повторяющуюся смерть! О какой любви ты ещё смеешь мне говорить?
Глаза Максиана лихорадочно заблестели. Твин брезгливо смотрела, как он опустился перед ней на колени и бережно взял её ладонь. Даже сквозь грубую кожу перчатки она ощутила тепло его рук. И вдруг нестерпимо захотелось завыть, как воют ночами в Пустошах псы. Она и вообразить себе не могла, что обыкновенное прикосновение способно причинить столько боли.
– Я не имею права просить тебя о прощении, – сипло проговорил он, прижимаясь щекой к её руке, – но умоляю, дай мне шанс! Не отталкивай меня!
Сейчас в Твин боролись ненависть и нечто иное, совсем неожиданное. Жалость? Она даже удивилась самой себе: как можно жалеть слабовольного ублюдка, бросившего на произвол судьбы любимую женщину с ребёнком на руках! Ярость уже разрослась так сильно, что грозила вот-вот выжечь огромную дыру в груди и вырваться наружу.
– Я всё никак не могла вспомнить её имя, – она резко отдёрнула руку. – Ну хоть какая-то от вас польза. Вы не спасли её, вы предали её. Ты… Отец, говоришь? Да ты для меня – пустое место!
– Дай мне шанс, прошу! Я всё исправлю!
– Исправите?! – Твин оттолкнула его и схватилась за голову, стиснув до скрипа зубы. Невыносимая боль вонзилась в виски раскалёнными иглами, проникая в разум, заполняя его туманом.
Альтера…
Почувствуй Твин её раньше, быть может, и успела бы приготовиться, но теперь она вырывалась, и сдержать её теперь оказалось не под силу. Кожа под перчатками пылала, пламя стремительно растекалось до самых плеч, и контролировать скверну она уже не была способна.
– Что с тобой? – принцепс вскочил на ноги и протянул руку в порыве помочь.
– Не приближайся ко мне!
Но он не внял предупреждению, не отступил ни на шаг. В глазах лишь покорное ожидание, словно давно готовился к заслуженному возмездию.
Твин рывком отшвырнуло назад, тело перестало повиноваться. Гнев, ненависть, жажда мести, смешавшись, раскалённым потоком хлынули по венам, и остановить всё это она уже не просто не могла – не хотела.
– О да, я дам тебе шанс! – взревела Альтера. – Ты заплатишь за всё, подонок!
Мир застыл. Застыл новоявленный отец, застыли пылинки в воздухе, сверкающие в лучах зимнего солнца. Струна времени натянулась до предела.
Полностью лишившись контроля над собой, Твин с непривычной отчуждённостью наблюдала, как Альтера приближается к принцепсу,
«Нет, это полное безумие! – промелькнуло в голове. – Он того не стоит. Соберись, нужно остановить её, пока не поздно!»
Словно пробудившись, Твин закричала со всей мочи: «Убирайся! Убирайся назад!»
В последнее мгновение, когда кулак, охваченный зелёным пламенем, почти коснулся виска принцепса, она собрала всю оставшуюся волю и, представив туннель, побежала к сияющему белым выходу. Тело тут же отозвалось, вернулось под контроль, и удар, грозивший расколоть череп так называемого отца, пришёлся на шкаф за его спиной.
Струна времени звонко лопнула. Грохот, вперемешку со звоном стекла, заполнил кабинет. Щепки с осколками разлетелись брызгами по сторонам. Пол усеяли папки с бумагами, книги, какие-то предметы. Обессиленная и опустошённая, Твин рухнула на колени и обхватила голову. Вдруг стало совершенно плевать, что произошло, и уж тем более, что будет дальше. Пускай хоть казнят… Всё казалось таким ничтожным, незначительным, нисколько не касающимся того самого, по-настоящему важного. Единственное, чего сейчас хотелось, – вернуться в загон и крепко прижаться к груди Слая, почувствовать его тепло, услышать родной голос.
Она ощутила прикосновение к своему плечу и резко подняла голову.
– Это была Альтера? – Максиан сел рядом.
Твин равнодушно скользнула по нему взглядом и встала на ноги:
– Лучше нам больше не видеться, господин принцепс.
– Я понимаю, дочка, тебе нужно время всё осмыслить.
Да что тут осмысливать! Жила все эти годы без отца, проживёт без него ещё столько же.
– Мне жаль, но вы обознались. Ваша дочь умерла ещё пятнадцать лет назад. А теперь прошу меня простить, господин, – и, не дожидаясь его ответа, она выскочила в коридор, спеша уйти как можно дальше, чтобы вдруг не окликнул, не бросился вдогонку.
Отец… Слово, ранее не имеющее ни облика, ни формы, теперь стало чем-то душным, ощутимо-осязаемым. Оно гналось за ней призраком, грозило растревожить уже, казалось бы, зажившую рану. Он отказался от них! Поиграл с мамой и отшвырнул её, как избалованное дитя отшвыривает от себя наскучившую игрушку. Да он хуже плётчиков: те хоть не прячут своей сущности под лживыми масками раскаяния.
«Где он был, когда мама умирала у меня на глазах? Где он был, когда я, ещё ребёнком, рыдала в углу казармы, прячась, чтобы надзиратели не увидели моих слёз? Где он был, когда меня хлестали кнутом за малейшую провинность, превращая спину в кровавое месиво?»
Кто он для неё? Всего лишь очередное ничтожество, каких полно среди свободных.
«Не верю, что говорю это, но ты поступила правильно», – голос Альтеры слабый, едва различимый среди мыслей, роившихся в голове чёрным облаком.
«Ты знала, кто он, с самого начала, верно?»
«Скорее, почуяла.»
«Что ты ещё помнишь, Альтера?»
Та не ответила. Твин вдруг снова ощутила пустое одиночество, будто той, другой, и не существовало вовсе.
«Отвечай на мой вопрос, жалкая ты тварь!»