Коэффициент интеллекта (сборник)
Шрифт:
– Хеш-Монолит работает, – завершил рассказ профессор. – Новый тип интеллекта действительно существует, но…
– Но что?! – воскликнул я. – Что происходит?
– Даже не берусь описать. Очень сложный комплекс ощущений. Давайте-ка лучше проверим его, и заодно меня, на чем-то простом и очевидном.
Я вынул из вазочки на столе живую розу и протянул ему. Он принял цветок и методично, как кибер-зонд, ощупал его.
– Длина объекта примерно одна десятая модулора, – комментировал свои действия профессор. – Эллипсоидная форма красного цвета с зеленым
– Все верно, – сказал я ободряюще. – Как вы полагаете, на что это похоже?
– Трудно сказать… – Вааль выглядел озадаченным. – Простая симметрия, как у правильных многогранников, отсутствует… Хотя, возможно, симметрия этого объекта – более высокого порядка… Это может быть… растение.
– Может быть? – уточнил я.
– Да, наверное…
– А теперь понюхайте!
Мое предложение поставило его в тупик: чем может пахнуть симметрия высшего порядка? Профессор все же последовал моему совету и поднес «объект» к лицу.
– Чудесно! Великолепно! – воскликнул он. – Чайная роза. Какой аромат! – И начал напевать «Где дикие розы цветут…».
«Реальность, – подумал я, – если реальность для него – набор абстракций, то, может, другие органы чувств…»
– Музыка? Вы ориентируетесь с помощью музыки?
– Да, Альберт. Музыка наполняет весь мир. Музыка – это гармония… Гармония помогает ориентироваться в пространстве – я никогда не заблужусь в Солнечном Круге, пока способен слышать и петь.
Я показывал ему изображения на голофото, мониторе, проекторе – он видел лишь поверхности с разноцветными пятнами. Обстановку в кабинете профессор описал довольно точно – как набор прямоугольников, трапеций и эллипсов, но меня он не замечал, угадывал по звуку. Затем мы «вслепую» сразились в фракт-шахматы: три победы Вааля в течение десяти минут.
Я решил провести последний опыт и протянул ему руку:
– Что это?
– Позвольте-ка… – профессор Вааль нащупал мою кисть и стал изучать ее с той же тщательностью, что и розу. – Хм… Непрерывная, свернутая на себя поверхность, – заговорил он наконец. – Пять полужестких ребер… Ну, словом… похоже на смешанный хроматический граф… Температура – примерно человеческого тела.
– Да-да, – подтвердил я. – Все верно. А теперь скажите, что это.
– То, что вы мне подсунули, может оказаться чем угодно: это же гомеоморфная поверхность! – рассмеялся Вааль. – Бесконечное множество вариантов! Это может быть, например, кружка с чаем. Или зверушка из вашей лаборатории. Не исключено также, что…
Я перебил его:
– Профессор, неужели вы не узнаете? Разве это не напоминает вам какую-нибудь часть вашего тела?
Ученый задумался, а затем отрицательно покачал головой:
– Доктор Грижас, давайте уже закончим с когнитивными гипотезами и перейдем к обсуждению, чем я могу помочь мальчикам.
Только ученый, полностью погруженный в абстрактные логоматические миры, мог увидеть и описать кисть руки как «непрерывную гомеоморфную, свернутую на себя поверхность», тогда как любой младенец, едва научившийся говорить,
Личная вселенная профессора Вааля, соприкоснувшись с миром Теневых Чисел, сама стала Тенью. Понятный и привычный мир перестал для него существовать. Мечта о новом типе интеллекта сбылась. Но интеллект этот мог существовать в нашей Вселенной, лишь опираясь на костыли логоматических абстракций. Он был способен строить сколь угодно сложные модели мира, совершенно не понимая стоящей за ними простоты.
Нейронная карта отразила полную перестройку структуры мозга профессора Вааля. Зловещие цепочки Чисел, следуя логике Хеш-Монолита, безжалостно, слой за слоем перекраивали микрокосм гениального ученого.
У стажеров дела обстояли чуть лучше. Из осторожности Вааль никого не допускал к работе с Числами в полном объеме: каждому достался сравнительно небольшой фрагмент расчетов. Но и этого хватило. Теневые Числа, однажды вторгшись в человеческий мозг, не собирались его покидать. Едва я справился с «земно-водной лихорадкой», как все четверо снова слегли, на сей раз – с «марсианской щекоткой»: стены изолятора сотрясали приступы безумного хохота. Человеческий мозг, не понимая, что с ним происходит, как умел подавал сигналы бедствия.
После консилиума с лучшими врачами мне с тяжким сердцем пришлось распорядиться о подготовке к нейродеструкции.
– Да вы с ума сошли! – воскликнул профессор Вааль. – Это же варварство! Мои мальчики…
– Предложите что-нибудь другое, – с досадой бросил я. – «Ах, мои бедные мальчики!» Ведь если бы не ваш Монолит… – и тут с запозданием понял, что натворил.
До крови закусив губу, профессор снова замурлыкал какую-то мелодию. На невидящих глазах стояли слезы.
– Дайте мне три дня! – хрипло прошептал он. – Три… Пожалуйста!
Через двадцать два часа, когда деструкторы были собраны и настроены, я связался с Ваалем по внутренней связи:
– Здравствуйте, профе…
– Как мои мальчики? – перебил меня он.
– Неважно, я едва удерживаю их в метастабильном состоянии. У нас все готово к операции.
– Дайте мне еще немного времени!
– Время дорого.
– Пожалуйста, Альберт! Умоляю вас!..
Спустя еще семь часов профессор ввалился в мой кабинет, забыв пригнуться и приложившись лбом о верхнюю перекладину двери. Его лицо исхудало еще сильнее, глаза ввалились, в уголках рта залегли глубокие складки, но на губах играла победная усмешка:
– Эй! Эй, Альберт, где вы?!
– Да, я здесь, – отозвался я с дивана, где было задремал после бессонной ночи.
Он повернулся ко мне:
– Есть… Должно получиться! Понимаете… это как с музыкой. Я все делаю, напевая. У меня есть песня для еды, для одевания, для ванны – для всего. Но если меня прервать, теряю нить – не узнаю даже собственного тела. Самое простое, конкретное действие становится безумно сложным.
– Простое и – безумно сложное действие?
– Да, именно так! Линия, поверхность и сфера – что может быть проще?