Когда бог был кроликом

Уинман Сара

Джо сказал несколько слов о том, что бог был больше богом, чем кроликом, и мне это понравилось, а папа поблагодарил бога за то, что он столько лет дарил мне счастье, и тут мама заплакала так, как еще никогда не плакала. Он потом объяснил, что она все еще оплакивала своих родителей.

Мама положила пепел бога в старую французскую баночку из-под мяты и запечатала ее красной изолентой.

— Где ты рассыплешь его прах, Элли? — спросила она.

— Пока не знаю. В каком-нибудь особенном месте.

А пока я поставила баночку на свой туалетный столик, рядом с любимой щеткой для волос,

и по ночам в темноте иногда видела, как в воздухе танцуют огоньки, и знала, что это он.

~

— Вот здесь, — сказал брат и впервые предложил мне сесть на руль.

Чуть впереди река разделялась на две части, и я взяла поближе к левому берегу, чтобы попасть в левый рукав, текущий среди густых зарослей дубов, бука и платанов; однажды я спугнула здесь стаю канадских гусей, и, с шумом поднявшись в воздух, они быстро выстроились в свой привычный строй.

Скоро река станет совсем узкой и бурливой, а с нависающих над ней веток на нас будут падать капли воды и обрывки водорослей, застрявших там с предыдущего прилива. Этому участку реки я всегда не доверяла, он тревожил воображение, а обнажившиеся во время отлива толстые, зловеще изогнутые корни были похожи на страшных голодных пауков.

— Молодец, — сказал брат, — хорошо правишь. Держись ближе к середине, пусть лодка сама ищет глубину.

Я так и делала, и только изредка слышала глухой шорох гальки о деревянное дно.

Чтобы смотреть вперед, приходилось прикрывать глаза ладонью; солнце отражалось от воды, слепило и пронизываю насквозь рваную пену, бегущую из-под носа. Стояли последние дни лета, природа и мой брат старались использовать их на полную катушку. Он улегся на сиденье и закрыл лицо бейсболкой.

— Разбуди меня, когда будем на месте, — сказал он, и я ощутила на своих слабых плечах всю тяжесть ответственности за наше безопасное возвращение.

Я смотрела на задремавшего брата. И эти дни он казался старше, гораздо старше меня, и так слился со здешним пейзажем, как будто жил здесь всегда и собирался жить до самой смерти, однако еще до начала следующего года ему придется уехать, чтобы заканчивать школу в Лондоне. Так ни с того ни с сего вдруг решили родители.

Я посмотрела на часы. Было еще рано, и нас вряд ли кто-нибудь хватится. Родители уехали за продуктами, а гости вернутся не скоро. Я выключила мотор, и лодка продолжала плыть, влекомая приливом. Мне то и дело приходилось наклонять голову, чтобы не зацепиться о свисающие к самой воде ветки. Впереди на поросшем камышом берегу негромко сплетничали утки.

— Все в порядке? — спросил брат из-под бейсболки.

— Да, — ответила я и взяла в руки маленькое весло, чтобы в случае необходимости оттолкнуться от песчаной отмели — они выступали из воды неожиданно, будто спины морских котиков.

Прямо над нами в потоках восходящего воздуха парил канюк. Вдруг он нырнул вниз, прямо в розовато-лиловый вереск, растущий на склоне холма, и через секунду снова взмыл вверх с оцепеневшей от ужаса полевкой в когтях. Рядом с лодкой кружила крупная кефаль, видимо соскучившаяся по компании. Наверное, она весила не меньше пяти фунтов; точно такую

брат поймал в первую осень, когда мы только поселились здесь. Он потрошил ее тогда с нескрываемым удовольствием: сделал два надреза под жабрами и один длинный вдоль живота, и уже скоро ее внутренности плыли вниз по течению, где их поджидала терпеливая цапля. Мне в ладонь брат положил маленький полупрозрачный шарик.

— Это рыбий глаз, — объяснил он. — Он все еще видит, даже мертвый.

— Дурак, — сказала я и бросила глаз в воду.

Брат засмеялся, он казался в тот момент таким счастливым, каким я давно уже его не видела. Мы испекли рыбу на костре, который развели прямо у причала, и я тогда сказала, что если мы окажемся на необитаемом острове, то отлично там справимся и никто нам не будет нужен. Брат улыбнулся, но по его глазам я видела, что один человек будет нужен ему всегда. И никакая самодостаточность и независимость не смогут разогнать его тоску по человеку, чье имя мы никогда больше не упоминали; человеку, который разбил его сердце, а когда мы собрали кусочки, оказалось, что одного не хватает и всегда будет не хватать.

Отталкиваясь веслом, я плыла вдоль берега. На кустах темнели совсем созревшие мелкие сливы. Скоро мы с матерью будем варить из них варенье. Мне нравилось варить варенье. Во всяком случае, гораздо приятнее, чем сидеть за учебниками.

— Джо, — не думая, бухнула я, — а ведь Чарли здесь понравилось бы, да?

— Да пошла ты, Элли! — сказал он и вдруг выпрямился.

Испугавшись резкого движения, я шарахнулась к сторону, потеряла равновесие и упала, к счастью, не на уключину. Руку от локтя до плеча пронзила острая боль. Я схватилась за нее, еле сдерживая слезы. Мне хотелось, чтобы брат помог мне или пожалел, но он даже не смотрел в мою сторону; он щурился и глядел прямо на солнце, как будто хотел ослепнуть и никогда не видеть лица предательницы. Потерявшая управление лодка покрутилась на месте и носом воткнулась в песок.

— Смотри, что ты наделала, — сказал он.

— Извини.

— Чертова дура.

Напрасно мы верили, что время излечило его; просто он разложил свою жизнь по двум папкам и подальше спрятал их: на одной было написано «Я», на другой — «Он». В полном молчании мы ждали, когда прилив снимет лодку с мели. Я все еще терла ноющий локоть и молча клялась, что никогда больше не произнесу его имя. Для меня он умер. И после этого случая он действительно на некоторое время исчез из нашей жизни, но неожиданно вновь появился и ней тем странным декабрьским днем. Его имя опять было произнесено. Но только не нами.

Меня разбудил хрусткий запах мороза, и я вскочила с кровати, чтобы поплотнее закрыть окно. На улице все было молочно-белым, тихим, застывшим и пока нетронутым, если не считать прерывистого следа одинокого зяблика, пытавшегося найти под снегом что-то живое. В то утро в нашу долину пришла неотвратимая и окончательная зима. Все сделаюсь замедленным. Движения, мысли. Даже дыхание. Так было до тех пор, пока это белое безмолвие не нарушил пронзительный голос, отчаянно выкрикивающий мое имя. И ужасе я бросилась вниз. Там был включен телевизор: