Когда боги глухи
Шрифт:
– Ты знаешь… – заколебалась Ирина, но ничего путного с ходу не смогла придумать.
– Я все знаю! – рассмеялся Илья. – Ты мне еще сто раз спасибо скажешь. Одевайся и выходи, чао!
«Словечками-то какими бросается: „бомонд“, „чао“, „очугунеть! – насмешливо подумала Ирина. – Софи Лорен и Мастроянни – это, конечно, интересно… Надо идти“.
– Мама, ты куда? – спросила Оля, увидев, что она переодевается.
– Ты уроки сделала? – строго взглянула на нее мать.
– По-моему, я домой двойки не приношу?
– И я за книжкой что-то тебя не часто вижу.
– Я папину повесть наизусть знаю…
– А что, других книжек у нас нет в доме? – заподозрив дочь в желании ее уколоть, спросила Ирина.
– Андрюшка будет телевизор смотреть, а мне чего делать? – плаксиво заговорила
– И ты смотри.
– Он меня прогоняет, – пожаловалась Оля, – говорит, мне рано еще смотреть фильмы для взрослых. А бабушка разрешает.
– У бабушки телевизор испортился, – вспомнила Ирина.
Из соседней комнаты доносилась джазовая музыка – Андрей слушал свои любимые записи. Этому безразлично, куда она пойдет: после разрыва с Вадимом сын сильно изменился, стал часто грубить, иногда она за столом ловила на себе его недобрый испытующий взгляд, который раздражал. Андрей в свои тринадцать лет был уже выше ее, у него темно-русые волосы, налезающие на черные брови, прямой, абросимовский нос, крепкий подбородок и высокий чистый лоб, который он уродовал своей дурацкой челкой. Глаза у него серые с прозеленью, как у отца, губы часто складывались в презрительную усмешку, которая тоже не нравилась Ирине. Ей казалось, что он похож на Вадима, но Павел Дмитриевич утверждал, что сын больше походит на своего погибшего в войну прадеда Андрея, которым все Абросимовы очень гордились, особенно Вадим.
Ни она, ни муж ничего не сказали детям, но разве от них что скроешь? Отец и раньше-то не так уж часто бывал дома, а теперь появлялся на Чайковской и совсем редко. Его комната была свободной, и там поселился Андрей. Он часто вытаскивал ящики письменного стола, увлеченно копался в отцовских бумагах, в которые сама Ирина и то не заглядывала. Дома облачался в отцовскую куртку, что раздражало ее. Учился он средне, зато много читал, бегал на Невский, в Лавку писателей, где отец заказывал книжки сразу на год, приносил очередную порцию и за несколько дней проглатывал. Читал он все без разбору, Ирина несколько раз делала ему замечания, что такое бессистемное чтение ничего не дает, – сын не обращал внимания. Он и разговаривал-то с ней теперь редко. Зато когда звонил из Андреевки отец, он даже в лице изменялся, прислушивался к их разговору. Ирина по глазам видела, что ему до смерти хочется узнать дословно все, что сказал Вадим. А что он скажет? Спросит, нет ли чего срочного, кто звонил из издательства. Важные письма она ему пересылала, а тоненькие конверты с приглашениями на мероприятия в Союз писателей складывала в письменный стол: он сам просил их не посылать в Андреевку. Муж был всегда вежлив с ней, расспрашивал про детей, как здоровье, какие отметки… Иногда просил передать трубку Андрею или Оле. Сын даже терялся, когда с ним разговаривал, зато Оля болтала всякую чепуху и весело смеялась, звала отца домой, укоряла, что на зимние каникулы не взял ее тоже в Андреевку…
Ирина подумала, что в Доме кино нужно будет снимать верхнюю одежду, и надела на себя красивое темное платье с белой оторочкой, она знала, что оно идет ей, об этом не раз говорил Илья…
Илья… После той жуткой ночи, когда в мастерскую заявился Вадим, главный художник стал ей противен, она решила порвать с ним, но Федичеву было не занимать упорства, все-таки хочешь не хочешь, а по работе им приходилось встречаться. Поразмыслив, Ирина решила не отталкивать Илью, тем более что Вадим твердо заявил: дескать, между ними все кончено, когда она пожелает, они разведутся. Если раньше Ирина мало думала о муже, то теперь он занимал все ее мысли: она часто сравнивала его с Ильей, другими мужчинами и приходила к выводу, что плохо его ценила. О Вадиме все его знакомые отзывались уважительно. Последней дурой обозвала ее и Вика, она заявила, что на месте Ирины руками и ногами бы держалась за такого мужчину, как Вадим.
– Что же ты его не удержала? – сорвалось с языка у Ирины.
– Я не хотела его насовсем отбивать у тебя, – цинично призналась подруга. – И потом, я умных мужиков не люблю.
Илья встретил ее у входа на улице Толмачева. Он был в короткой коричневой дубленке
– У нас в запасе десять минут, заскочим в буфет?
Когда мимо прошел какой-то невысокий, с помятым лицом мужчина, Илья вскочил со стула и сунулся поздороваться с ним за руку. Тот удивленно взглянул на Федичева, явно не узнавая, но руку подал, тонкие губы его тронула легкая усмешка.
– Это Аникеев, – понизив голос, уважительно сообщил Федичев. Ирина не имела ни малейшего понятия, кто такой Аникеев, тогда Илья пояснил: – Большой человек! Может все!
Это была его высшая оценка нужного человека.
Фильм Ирине понравился, особенно Софи Лорен. Когда они вышли на Невский, с Фонтанки повеяло холодным ветром, мелкий снег стал покалывать щеки. На широкой груди юноши, сдерживающего вздыбившегося коня на Аничковом мосту, образовалась корка из белого снега, с оскаленной морды коня свисала длинная сосулька. Люди кутались в шарфы, поднимали воротники. Ветер заносил черную бороду Ильи набок, темные глаза его довольно поблескивали, он беспрерывно что-то говорил про фильм, но Ирина не слушала. Ей показалось, что на такси мимо проехал Вадим. У него такая же серая ондатровая шапка, что-то было знакомое в посадке головы. Машина проскочила мимо и исчезла в потоке других. Ирина понимала, что этого не может быть, муж в Андреевке, два дня назад только звонил, и тайно приезжать в Ленинград ему нет никакой нужды. Он уже давно делает все, что ему захочется, не считаясь с Ириной…
– Ирчонок, нырнем во Дворец искусств? – предложил Илья. – Там отличный кабачок!
«И что у него за привычка называть меня разными дурацкими именами?» – с раздражением подумала Ирина.
– У меня взрослые дети, – отказалась она. – Что они обо мне подумают, если я заявлюсь поздно?
– Ты же свободная женщина, Ируля?
– Проводи меня, Илья, домой, – твердо сказала она.
Он сразу нахохлился, демонстративно отвернулся и стал смотреть на женщин, попадавшихся навстречу, даже несколько раз оглянулся, провожая некоторых взглядом. Ирина вспомнила, как он стоял на подоконнике мастерской на Литейном с подсвечником в руке, и ей стало смешно. Потом он ей все уши прожужжал по телефону, чтобы она вернула свитер, в который Вадим сгоряча завернув икону в ту памятную ночь. Когда Ирина упрекнула его в мелочности – свитер она, конечно, принесла ему на стоянку такси у Казанского собора, – Федичев беспечно рассмеялся и сказал, что он просто очень хотел с ней встретиться, а это был удачный повод.
– Ты можешь мне наконец объяснить, что случилось? – недовольно обратился к ней Илья у метро «Площадь Восстания» – здесь они обычно расставались.
«Вот он, удобный случай порвать с ним!» – мелькнуло в голове. Обычно Илья ловко избегал ссор… Ирина решила пока этого не делать. Или привыкла к Илье, или страшилась одиночества?.. Говорят же, что утопающий хватается за соломинку… Может, Федичев и есть ее «соломинка»?..
– Как-нибудь на неделе, – неопределенно сказала она. – Я тебе сама позвоню.
– В четверг, – немного оживился Илья. – В одиннадцать утра я жду твоего звонка… Кстати, ты когда сдашь раскраску, которую я тебе поручил?
– Ты же мне дал три месяца.
– Не подведи, Ирина, – сказал он. И непонятно было, что он имел в виду – сдачу рисунков в срок или встречу в четверг? Когда Федичев сердился, он называл ее Ириной.
Доехав на автобусе почти до самого дома на улице Чайковского, Ирина вдруг решила завтра же взять билет и поехать к Вадиму. Там она закончит рисунки для книжки-раскраски. Мать поживет у них, присмотрит за детьми. Она улыбнулась, представив себе, какое будет лицо у мужа, когда он ее увидит! Может, эта поездка что-то решит в их жизни? Но так, как они сейчас живут, больше не может продолжаться. Должен ведь быть какой-то выход? Любит ли она Вадима? На этот вопрос Ирина не смогла бы и сама ответить. Как бы там ни было, но вот сейчас он вдруг стал ей необходим, а почему – она и сама не знала… А Федичев? Он переживет… Сейчас ей не хотелось о нем думать. Вадим занимал ее мысли. Вспомнилась пословица: что имеем – не храним, потерявши – плачем…