Когда боги глухи
Шрифт:
– Про любовь? – улыбнулась Галя.
– Чего-чего, а любви там хватает!
– Я вечером зайду к вам за книжкой, – сказала она и, одарив его белозубой улыбкой, легко заскользила впереди.
Поставив лыжи в коридоре, Вадим вошел в дом. Квадратная прихожая была полутемной, из нее вела одна дверь на кухню, две – в комнаты. В третью комнату с письменным столом, где и расположился Вадим, можно было пройти только через кухню. Когда не было сильных морозов, Вадим топил печку один раз, а в холода – утром и вечером. Ему нравилось сидеть на низенькой скамейке, сколоченной еще Тимашем, и смотреть на огонь. На плите жарилась картошка, – несмотря на запрет Дерюгина, он спустился в
Сидя у белой печки, Вадим обдумывал очередную главу своего романа. Роман был задуман большой – о послевоенном времени, о том, как ровесники Вадима восстанавливали разрушенные города, влюблялись, разочаровывались, как мучительно искали свое место в жизни… Почему он спорил с Максом Фришем? Потому, что, потерпев сокрушительное поражение в семенной жизни, Вадим хотел создать образ такой женщины, которая стала бы для мужчин идеалом… А есть ли такие? Не так уж много в его жизни было женщин, всякий раз он верил, что пришла настоящая любовь, а потом, как говорится, оказывался у разбитого корыта… Что происходит в нашем мире? Почему мы не ценим то, что имеем? Почему растрачиваем себя, обкрадываем, распыляем? И кто в этом виноват – мужчины или женщины? Или те и другие?..
Сколько он, Вадим, себя ни уговаривал, что, дескать, одному тоже неплохо, но ведь это не так. И не надо себя обманывать. Сколько бессонных ночей провел он в Андреевке – там есть время обо всем поразмышлять, – все думал о себе, своей семейной жизни. Готов был все простить Ирине, забыть… С этой мыслью приезжал в Ленинград, встречался с женой и… Язык не поворачивался произнести те самые слова, которые находил бессонными ночами… Да и Ирина замкнулась в себе, будто окружила себя невидимой оболочкой, сквозь которую, как через силовое поле, невозможно пробиться.
Так и жили рядом – Вадим вскоре вернулся на улицу Чайковского, – внешне все благополучно, при гостях и знакомых жена даже проявляла к нему внимание, заботу, но все это было напускное…
Когда Ирина сказала, что им не стоит пока разводиться, он не стал возражать: для себя он решил больше не жениться. Если с женой нелады, то и вся работа летит насмарку. После крупной ссоры с Ириной он иногда не мог заставить себя сесть за письменный стол несколько дней.
Вадиму запомнилось из «Дневника» Эдмонда Гонкура: «Человек, который углубляется в литературное творчество и расточает себя в нем, не нуждается в привязанности, в жене и детях. Его сердце перестает существовать, оно превращается в мозг». Возможно, старый холостяк Гонкур и перехватил, – есть же писатели, которые не мыслят себе жизнь без семьи, взять хотя бы того же самого Татаринова со своей Тасюней! – но в чем-то он и прав!
Но ведь братья Гонкуры никогда не были женаты, откуда же им знать, что такое семейное счастье? Всю жизнь прожить пустоцветом и не оставить после себя корня, ростка, как когда-то говорил Андрей Иванович Абросимов? Это не выход… Скорее – бегство от действительности. Впрочем, ему, Вадиму, не грозит полное одиночество – у него сын, дочь. Да и рано еще ставить крест на своей семейной жизни! Как поется в песне, еще не вечер. Уже скоро месяц, как он один в Андреевке, – хотел он этого или нет, а мысли о некогда близких женщинах приходили в голову. Думал об Ирине, Вике. И злости у него на них не было. Пожалуй, лишь сожаление, что все так получилось. Весь его немалый опыт жизни подсказывал, что к людям нельзя относиться однозначно:
Огонь пожирает в печи поленья, гудит в дымоходе, пышет жаром в лицо. Огонь вечен. Он существовал до появления жизни на земле и будет существовать бесконечно… Наверное, поэтому никогда не надоедает смотреть на него.
Что-то стукнуло в сенях, и снова стало тихо. Уж не гость ли пожаловал? Галя Прокошина обещала прийти за книжкой… Последний сеанс заканчивается в десять вечера. В сумерках он видел в окно, как к клубу тянулись люди, в основном молодежь. Шел фильм «Девушка с характером». Какие старые картины тут идут! Показывают, конечно, и новые, после того как они сойдут с экранов больших городов. Сидит Галя у аппарата на высоком табурете и крутит ленту…
Снова в сенях раздался непонятный звук, наверное крысы. В доме то и дело что-то само по себе поскрипывало, потрескивало, вздыхало. Дом жил какой-то своей затаенной жизнью и не собирался делиться секретами с Вадимом. Иногда ночью он просыпался от глухого удара – это срывалась с крыши глыба наметенного вьюгой снега, иногда кто-то отчетливо разгуливал по чердаку, так что скрипели потолочины, или за окном кто-то осторожно царапал острым по раме. Понятно, почему сельские жители верили в домовых. Его бабушка Ефимья Андреевна вполне серьезно утверждала, что их домовой живет под печкой и любит слушать, когда рядом на чурбаке тоненько распевает свои песни медный закипевший самовар…
Вадим подложил в печку еще дров, взглянул на часы: половина десятого. Кинофильм может закончится и без двадцати десять. В клубе не видно огней, нынче четверг, а танцы будут в субботу и воскресенье. Он вспомнил, что свет не включил, – размышлять можно было и в темноте, да и от раскрытой печки плясал вокруг багровый отблеск. Тускло поблескивали на полке алюминиевые кастрюли и тарелки, в углу на стене мерно тикали ходики. Первое время Вадим не мог привыкнуть к их тиканью, а потом перестал замечать. Когда он повернул выключатель, тоненько запел и тут же утихомирился счетчик. Теперь с улицы видно, что в доме не спят…
В десять часов Вадим кочергой помешал пламенеющие угли в печи, подождал, пока не погас зеленоватый ядовитый огонек, и закрыл трубу. Он знал: пока змеится в углях огонь, задвижку закрывать нельзя, можно и угореть.
Уже минут двадцать, как закончился последний сеанс, – Вадим видел, как мимо дома прошли люди. Из окна не виден был вход в кинобудку, обычно девушки уходили что-то около десяти, если не задержатся с подружками. Кстати, есть ли у Гали парень? На танцах она отплясывала со всеми подряд. Посидев за письменным столом еще минут пятнадцать, Вадим откинул стеганое одеяло на диване, взбил подушку и, быстро раздевшись, улегся с книжкой в руках.
Он понял, что Галя уже не придет.
2
– Ирюня, золотце, я достал два роскошных билета в Дом кино, говорят, такой фильм – очугунеть можно! Софи Лорен и этот… Мастураяни.
– Мастроянни, – машинально поправила Ирина Головина.
– Я за тобой заеду на такси, – ворковал в трубку Илья Федичев. – Ты выходи… – он, наверное, взглянул на часы, – ровно без двадцати восемь… Там будет нынче весь бомонд! Картина-то не для широкого показа. Пришлось подсуетиться, чтобы билеты достать…