Когда диктует ночь
Шрифт:
— Слушай, какого дьявола? — раздается голос гермафродита с акцентом жителя пампы. — Какого дьявола? Ревешь, прямо как новорожденный.
Она просидела так довольно долго на террасе Наты, закинув ногу на ногу. Ее зовут Герцогиней, и в тот день накануне праздника она позволила сопровождать себя набриолиненному типу со шрамом на щеке. Он ни разу не раскрыл рта на протяжении всей встречи, продлившейся больше часа.
— Слушай, это… мой компаньон.
Герцогиня представила их друг другу, и тип со шрамом, не вставая, чтобы не растрепалась прическа, протянул руку сеньоре, которая явилась с опозданием, прижимая к груди собачонку. «Женщина, сердце которой сочится гноем, а в душу впились клещи», — думает тип; гноя и клещей в нем не меньше, но явно меньше денег. Поэтому сеньора собирается предложить им кое-какую работенку.
— Но к чему такая срочность? — спрашивает Герцогиня, высоко поднимая брови, такие густые, как будто их намалевали фломастером.
Некоторые поговаривают, что титул пристал к ней потому, что она была любовницей какого-то сеньорито во времена Франко. Вышеупомянутый сеньорито осыпал ее драгоценностями и обещаниями в благодарность за любовь настолько же смутную, насколько и священную. Сверхурочные и какой-нибудь драгоценный камешек, которые она царственно сдавала на следующее утро в заклад. «Что-то нам сегодня принесла Герцогиня?» — со скрытой усмешкой спрашивали оценщики. Она, считавшая себя Эвитой Перон, молча распластывала по прилавку свои груди с кружками сосков размером с яичницу. Оценщики, отпихивая
Давно это было, теперь же Герцогиня старше, чем Гвадалквивир, а внизу живота у нее появились многоскладчатые жировые залежи. Родом из Аргентины, Герцогиня осталась жить в Севилье. Она родилась женщиной, или, по крайней мере, так говорит.
— Знаешь, я родилась женщиной и женщиной и осталась. Знаешь, я не вру, потому что, по мне, лучше желание, чем враки.
И, оттянув резинку трусов, она громко щелкала ею. Ба-бах. Это было похоже на выстрел. И все умолкали, отдавая должное ее желаниям. А теперь, закончив эту краткую интермедию, вернемся на террасу заведения Наты. Не забудем, что сегодня канун праздника, и ветер доносит веселую разноголосицу и угрожает зонтикам от солнца, на которых значится реклама пива «Крускампо». Собачонка с гноящимися глазами лает на казарму, и хозяйка приказывает ей замолчать. Она делает знак официанту, после чего придавливает ногой докуренную до конца парижскую сигарету. Кажется, что между окурком и официантом существует какая-то связь. И, ни на секунду не задумавшись над своим поведением, она обращается к Герцогине.
Надеюсь, вы помните, что она вызвала ее срочно. Они знали друг дружку в лицо, потому что Герцогиня время от времени заглядывала в «Воробушков» пропустить рюмочку и завязать связи кое с кем из клиентов. Проезжая по Тарифе, она останавливала пятую модель «рено-триана» возле дверей «Воробушков» и заходила. Больше всего ей были по душе молоденькие морячки, только что прибывшие в порт. Загорелые и просмоленные, они восторженно разряжали свои лопающиеся от спермы пистолеты в любую дырку. Герцогиня снимала сливки в одном из номеров, а довершала дело в машине, трудясь в поте лица. Распалившись, она карабкалась на грот-мачту. Патро позволяла ей это и разное прочее, как-то: заваливаться к ней пьяной в стельку, обнажать срамные части при завсегдатаях и мочиться на стойку. Или щипать девочек за купальники. Когда такое происходило, Патро, уткнув подбородок в зоб, сдерживала свою зодиакальную агрессивность и смотрела на все сквозь пальцы. Ей докладывали, о ком идет речь, и она, со своей стороны, рассчитывала на будущие услуги. И вот они понадобились.
— Ты знаешь, я не вру, так что считай, дело сделано. Но за срочность надо платить. — Сказав это, она отодвигает стул. — Прошу прощения, но мне на минутку нужно в клозет. — Она встает.
Патро закурила одну из своих сигарет и бросила на Герцогиню двойственный взгляд, таивший в себе двойную непристойность. Через зад Герцогини прошло столько же мужчин, сколько грузовиков проезжает дорогой на Альхесирас, и, хотя она была уже старовата для таких дел, уходить на почетный отдых не собиралась. Поэтому она выразительно облизывалась и манила пальчиком посетителей парка Марии Луисы. Ее клиентами были отцы семейств и порой какой-нибудь полицейский при исполнении. Герцогиня выходила по ночам с размалеванными губами, похожими на две сырые сосиски, и разбухшим влагалищем. Бросая вызов зимней мороси и автомобилям, она переходила мост Святого Тельма: платье на ней было кричащее, в обтяжку, груди выпирали, и в остальном вид был соответствующий. Это ремесло она чередовала с другими побочными заработками, достойными свободного художника, как, например, когда требовалось кого-нибудь убрать, скажем из мести. Делала она это собственными руками в резиновых кухонных перчатках, а также пользовалась леской, шнурком от ботинок, охотничьим ножом, мешком для мусора, штопором, платком от Леве или «Корте инглес» и, наконец, будучи постоянно начеку, прибегала к помощи третьих лиц. Для дачи показаний ее никогда не привлекали, поскольку главная улика — тело — исчезала как по мановению волшебной палочки. Тело отправлялось кормить рыб. А вместе с ним исчезали леска от Леве, кухонные ножи, мусорные мешки «Корте инглес» и третьи лица. Следующей была очередь типа с лицом как подгнивший ломтик луны и шрамом на щеке, ярмарочного забияки, открывавшего рот, только чтобы есть. Патро курила, хмуро косясь на этого несчастного, этого беднягу, который не поднимал головы от тарелки до тех пор, пока Герцогиня не вернулась из клозета.
— Подруга, а в чем поручение? Кого надо прикончить? — спросила она с высоты своих каблуков, обсасывая голову креветки.
— Враг не имеет лица. — Патро курила, и дым вырывался у нее изо рта вместе со словами. — Всадник без головы. Он предпочитает действовать на бумаге — шантажист. Его жертва — мой клиент, а враг моего клиента — мой враг, дорогуша. Сначала надо найти его, потом устранить, чтобы дать урок другим.
Герцогиня утвердительно кивает, в глазах у нее нехороший блеск, и Патро это понимает. Она улавливает значение похода в клозет, а также того, что сможет сэкономить, если оставит задаток. Произведя подсчеты, она отпускает со-бачонку и, запустив руку между грудей, достает кошелек. Но, прежде чем открыть его, она пристально глядит на субъекта со шрамом, который ковыряется в зубе зубочисткой, а затем той же зубочисткой накалывает кальмара — изысканные манеры, ничего не скажешь. И подносит его ко рту. Шрам на набитой щеке становится похож на скорпиона. От типа исходит тонкий могильный запах. Знай он, что, когда дело будет закончено, у Герцогини уже наготове для него белые тапочки, — поперхнулся бы. Но он знать ничего не знает. Даже кого нужно убить. Между тем лицо Герцогини преломляется в золотистых гранях пивной кружки, возможно, она воображает себя под каким-нибудь бронзовотелым морячком, которому захотелось бросить якорь. Она страстно фыркает, и пена разлетается кругом. Патро знает, сколько раз ей нужно ширнуться, чтобы душа у нее запела и ей захотелось крови. Поэтому она открывает кошелек, достает из него бумажку и кладет на стол под тарелку с остатками жаркого.
— Что, не доверяешь? — спрашивает Герцогиня, протягивая руку к первой части гонорара.
Она никогда не говорила ему, какое имя ей дали при крещении. Да он и не спрашивал. Зачем, если Рикина была механической куклой, которая пищит, если на нее нажать, как взаправдашняя. Дурень набитый, как выразился Луисардо. А она была вся в изгибах, как бутылка кока-колы, хотя и с волосами светлыми, как пиво, малявка. Лифчика, она не носила, возможно, чтобы не стеснять свободу мятежных грудей, возможно, по рассеянности, ведь ты же знаешь, малявка, что Рикина всегда была немного не от мира сего. Иногда, во внерабочие часы, она, сама того не замечая, выставляла напоказ ляжку или далее трусики, всегда черные, такого же цвета, как и ее кожа, чтобы не перепутать. В тот день в кафе в обеденное время был официант, который в полной мере воспользовался богатыми созерцательными возможностями, предоставленными Рикиной. Невзрачный тип в ботинках без шнурков, с носом красным от утренней свежести. В руках у него был поднос, уставленный чашками с
Но идут дни, она не возвращается, и серебряный портсигар покрывается отвратительной патиной рядом с бутылкой куантро. Время от времени наш друг подолгу глядит на него, и тогда им завладевает какая-то пародия на печаль. Это длится с месяц или около того, потому что женщина, вся в изгибах, как бутылка кока-колы, еще появится в его жизни, но на этот раз еще ближе и ярче — дело рук случая, а может, привычки, словом, сам увидишь, малявка, рассказывает Луисардо. Он рассказывает о том, что у путешественника кончилась курительная бумага и что когда-то давно красный листок предупреждал, что это последний и надо обзавестись новой пачкой. А теперь ничего такого и в помине нет, малявка. Теперь в пачки суют даровые путешествия на Ямайку и флажки с рожей Боба Марли. Теперь нет этого стародавнего внимания к клиенту и красного предупреждающего листочка, а путешественник отнюдь не провидец, и запасной пачки у него нет, так что сиди теперь без курительной бумаги. Тогда он выходит на улицу и долго бродит в ночи, пока ему не удается купить трубочный табак возле Сан-Хинеса, рядом с «Джой Эслава» — расистской дискотекой, куда тебя не пустят в белых носках. Но вернемся к нашей истории, малявка, потому что путешественник уже расплатился и довольный-предовольный возвращается пешком домой, это где-то у Сан-Доминго, возле старинного арсенала, и там-то он снова видит ее. Она в витрине, запыленной, в грязных потеках. Вокруг нее другие девушки, все цветные, то есть, я имел в виду, негритянки, малявка, всех оттенков, начиная от кофейного до черного, как вакса. Но не будем отвлекаться. Что касается Рикины, то она ослепляет своей улыбкой, похожей ка настоящую, улыбкой, способной осветить всю Гранвиа в ночь, когда вырубилось электричество. И как не сказать про ее острые грудки, которые так и тычут в глаза любому смельчаку, который приблизится, чтобы получше разглядеть фотографию. Путешественник стирает пыль с витрины рукавом куртки. Да, такая бабенка разве что во сне приснится. Но путешественнику не до сна, малявка. Рикина совсем голая и прикрывает пах красной гвоздикой так естественно, что тень цветка ложится на выбритый с двух сторон лобок — просто конфетка. Однако, чтобы разглядеть эту подробность, надо подойти совсем близко, расплющив нос о стекло витрины. Путешественник так и делает. Но внимание, малявка, осторожнее — из заведения кто-то выходит. Это мужчина в костюме, с сединой в волосах, он закуривает сигарету и меряет путешественника взглядом с головы до ног, одновременно выдыхая дым через нос. Он смуглый, и в глазах у него поблескивают веселые искорки. Путешественник сдерживает желание войти, и только в следующий вечер, с портсигаром в кармане своего поношенного плаща, он впервые переступает порог дома Чакон.
Он идет туда сразу после работы. Вешает фартук, хватает портсигар и, чувствуя, что кровь стучит так, что сердце вот-вот разорвется, выходит на Гранвиа. И в мгновение ока оказывается в самом зловонном борделе Мадрида — борделе Чакон, малявка, впрочем, это ты уже знаешь. И с силой толкает дверь. Закрыто. Изнутри доносятся приглушенные голоса, смешки, звон чокающихся бокалов, звон монет, высыпающихся из игрального автомата, — словом, интимный шумок. На двери звонок, однако кнопки нет, и вместо нее торчат два голых проводка — так может и дернуть. Путешественник осторожно соединяет их, и дверь открывает Чакон. Ока в черном, и от нее пованивает этим особым запашком, который идет от всех лесбиянок.
— Мы открываемся только через полчаса, — говорит она путешественнику, искоса на него поглядывая, словно боясь какой-то заразы.
И — хлоп — дверь закрывается. Она из тех, кто обман называет делом, кражу считает благодеянием, а человеческое достоинство воспринимает только в денежном измерении, думает про себя путешественник. Однако делать нечего, и он решает обождать в свете фонарей, фиолетовых, как карамельки. Холодный ветер продувает улицу насквозь; поеживаясь, пытаясь дыханием отогреть закоченевшие руки, потирая их одна о другую, путешественник толчется у дверей, боясь отойти слишком далеко. Он похож на сироту из подписного романа, в своем стареньком плаще, придающем ему жалкий и одновременно ангельский вид. Пока он ждет, возле дома останавливается такси, из него выходит мужчина, которого он видел прошлой ночью, тот самый — волосы, серебрящиеся сединой, и веселый блеск в глазах. Он подходит к дверям заведения Чакон и костяшками пальцев выстукивает ритм пасодобля. Немыслимо, как только этому субъекту удается поднять руку, на запястье которой — тяжелый, как гиря, «ролекс». На второй стук кто-то открывает дверь. «Это пароль», — думает путешественник. И, влекомый инстинктом убийцы, путешественник решает убить время. А чтобы скоротать часок, нет ничего лучше, как немного пофантазировать. Бывало, Луисардо давал себе такую волю, не мотивируя ее ничем иным, кроме желания заинтриговать слушателя развязкой, так-то, сукин сын. Итак, путешественник развлекает себя выдумками, а Луисардо развлекается, выдумывая путешественника с покрасневшим от холода носом у дверей заведения Чакон, выдумывая, чтобы убить время. В противоположность Луисардо, который делал это, чтобы время выиграть, путешественник фантазирует, чтобы его скоротать. И он выдумывает историю, куда рассчитывает поместить мужчину с покерным лицом, «ролексом» на запястье и паролем, позволяющим войти в дом Чакон. Тебе ведь известно, малявка, что действительность подражает искусству и, каким бы искусным ни считал себя художник, завистливая действительность всегда настигает его, не желая, чтобы ее опередили; объясняя свою точку зрения, Луисардо между тем напутствует путешественника, который всегда ходит по стенке в лабиринте жизни. И поэтому путешественника вдруг пронзает чувство, что он идет по собственным следам, совсем как когда он снова увидел мужчину с проседью, искорками в глазах и в очень элегантном, застегнутом на все пуговицы пиджаке, мужчину, который входит в заведение, и дверь закрывается за ним. Хлоп. Путешественнику кажется, что в нем есть что-то от продажного комиссара полиции или сошедшего с афиши тореро. Он представляет, как мужчина берет деньги, которые ему платит сама хозяйка; хлоп. Путешественник воображает, что этот некто — налогосборщик.И что занимается он сбором грязных денег, которые тайком платят полиции. Но путешественник заходит еще дальше, малявка, и ему кажется, что хозяйка, уставшая платить, хочет кончить его той же ночью. И что для этого она рассчитывает на негритянку с волосами цвета свежего масла. Путешественник фантазирует, а Луисардо представляет путешественника в своих фантазиях.