Когда герои восстают
Шрифт:
Я прикусила губу, подойдя к круглому, потертому деревянному столу под террасой и устроившись в мягком кресле.
— Ну, если бы он вернулся в страну, его посадили бы в тюрьму за бегство под залог. Они могли бы отпустить его со штрафом и/или общественными работами, но обвинение слишком сильно хочет его заполучить, чтобы согласиться на это.
— Значит, он уехал навсегда? — в ее голосе звучало глубокое уныние по поводу этой идеи, что меня удивило.
Насколько мне известно, Данте и мама за все эти годы общались не более нескольких раз.
—
— Что это значит для тебя?"
Я пожевала нижнюю губу, заметив намеренный рубец на деревянном столе. У меня перехватило дыхание, когда я наклонилась поближе, чтобы прочитать там символы «ЭДД».
Эдвард Данте Давенпорт. Я могла представить Данте маленьким мальчиком, сидящим на этом самом стуле и вырезающим свои инициалы на столе, оставляя неизгладимый след в прекрасном воспоминании.
Мои пальцы чесались от желания соединить мое имя с его.
— В качестве его адвоката? — спросила я, хотя знала, что мама слишком проницательна, чтобы ее можно было обмануть.
— Нет, Лена. Этот человек, он тебе подходит. Не говори мне, что ты не с ним.
— С ним в романтических отношениях или с ним, как в бегах? — я замялась.
Она выпустила воздух через губы и прищелкнула языком.
— Моя Лена, может, я уже старая женщина, но не оскорбляй меня, а?
Я вздохнула.
— Хорошо, тогда да и то, и другое, я думаю. Мы вместе в Неаполе, в доме Сальваторе.
Наступила мертвая пауза, в которой на обоих концах телефона было много недосказанного.
— Вилла Роза? — тихо спросила она.
— Да, мы останемся здесь, пока не придумаем план действий.
— Ты оставила закон ради этого человека, — пробормотала она, почти с благоговением. — Я так рада за тебя.
— Что? — я моргнула, глядя на лимоны, тихо шелестящие на ветру через зеленый двор, расположенный на склоне от меня.
— Это делает меня счастливой, — повторила она, хлопая в ладоши. — Тебе нужен такой человек, как Данте, понимаешь? Дэниел Синклер искал мира, дочка, а ты? Ты всегда искала хаос, да? Того, кто заставит тебя почувствовать себя живой.
Такой живой, что горю.
Я уставилась невидящим взглядом на стол, указательный палец обвел контур инициалов Данте.
— Я не знала, что это то, что мне нужно, пока, ну, не знаю, два дня назад. Как ты узнала?
— Я твоя мать, — твердо заявила она, затем вздохнула. — Я сделала много неправильных действий в этой жизни, Елена, но то, что я твоя мать, всегда вызывало во мне гордость. Ты яростная и сильная. Ничто не прижимает тебя к земле надолго. Ты юрист, тебе нравятся трудности. Данте, он дает тебе этот конфликт и силу, чтобы преодолеть это, да?
Да.
Она была абсолютно и полностью права.
— Он преступник, — отметила я, просто чтобы убедиться, что она полностью понимает ситуацию. — И не какой-то мелкий воришка в магазине, а человек, которого, возможно, разыскивает Интерпол
— Да, — сказала она серьезно. — Это проблема, но ты любишь проблемы.
— Да, — признала я.
— Если кто и может это исправить, так это ты, — заявила она так серьезно, будто читала конституцию, которую все историки воспринимали как нечто абсолютное. — Ты найдешь способ вернуть вас обоих домой.
— Я постараюсь, — пообещала я.
До тех пор я играла в догонялки. События моей жизни за последние несколько дней стали шокирующими и необратимыми. Я еще не успела подумать о последствиях, не говоря уже о том, как их исправить.
— Симус мертв, — тихо призналась я ей.
Без колебаний она ответила:
— Bene. (пер. с итал. «хорошо»)
— Правда? Он был твоим мужем. Отцом твоих детей. Я ненавидела его, мама, ненавидела, но я все еще в замешательстве от его смерти, — призналась ся я, хотя для меня это было несколько иначе.
Я та, кто убил его.
Это мог быть Данте, но все чаще у меня возникало ощущение, что он выстрелил Симусу в лицо только для того, чтобы снять с меня ответственность за его смерть.
— Твой отец был плохим человеком, маскирующимся под хорошего, — тихо сказала она, слова были пропитаны вечной печалью. — Однажды у меня был шанс выбрать хорошего человека с плохой жизнью, и я сделала неправильный выбор. Я рада за свою дочь, что она не так боится, как я.
— Coraggio (пер. с итал. «храбрость»), — пробормотала я. — Данте заставляет меня чувствовать себя храброй.
— Так и должно быть, — заявила она. — Теперь я могу спать спокойно, зная, что мои дочери нашли хороших мужчин.
Я рассмеялась.
— Возможно, «хорошие» это вольная интерпретация. Я думаю, что Александр, Даниел и Данте в какой-то момент своей жизни считались злодеями.
— Мир в балансе, — сказала она, и я представила ее в «Таверне Ломбарди», раскатывающей тесто для пасты, пока она раздавала мудрые советы, одновременно домашние и вечные, все итальянские мамы и их мудрость, воплощенная в ее единственной форме. — Я думаю, что с Данте ты тоже найдешь свой баланс.
— Ti amo, мама (пер. с итал. «я люблю тебя»), — пробормотала я, прижимаясь к телефону, будто это была ее щека. — Спасибо, что всегда верила в меня, даже когда я давала тебе повод не верить.
— Я не делала того, что должна была, и не защищала тебя, когда ты была девочкой. — ее голос был сиплый от слез, в нем звучало сожаление, которое никогда не умрет, сколько бы раз я ни говорила ей, что не виню ее. — Самое меньшее, что я могу сделать, это поддержать тебя сейчас, боец, и знать, что ты всегда будешь гордиться своей мамой.