Когда герои восстают
Шрифт:
— Bene! — закричал он, когда я надавил глубже, зацепив край его глазного яблока. — Fermata! Ладно, остановись, — взмолился он.
И я остановился, ложка висела в сантиметре от его кровоточащей глазницы.
— Да? — уговаривал я.
Его дыхание вырывалось из легких, будто он пробежал марафон. Я подождал, пока он отдышится, затем снова опустил ложку
— Подожди, черт, — снова воскликнул он по-итальянски. — Ты сумасшедший ублюдок.
— Ничего страшного, — скромно пожал я плечами,
Он зыркнул на меня, но эффект был несколько испорчен мякотью, которую мои кулаки сделали на его лице.
— Думаешь, что можешь просто вернуться в Неаполь и сразу же вернуться к своей прежней роли?
— Ах, так ты помнишь. — моя улыбка была самодовольной, и я почувствовал гулкий толчок триумфа в груди.
Правда заключалась в том, что признание заслуг было важно для меня. Я вырос вторым сыном влиятельного человека, запасным блудным наследником. Никто не смотрел на меня, и это раздражало больше, чем я хотел признать. Меня сформировала эта потребность в славе, настолько, что было слишком легко согласиться на позор вместо славы.
Я хотел сделать себе имя в этом мире, и я сделал.
Не было ничего постыдного в том, чтобы быть Данте Сальваторе, безжалостным мафиози, дьяволом Нью-Йорка, повелителем мафии или наследным принцем ада.
Я выковал это как оружие из пепла моей прежней жизни Эдварда Давенпорта, без родителей, с братом, который меня ненавидел, и без дома, куда можно было бы вернуться.
Поэтому мне было очень приятно слышать, что мое имя все еще звучит эхом в переулках и подземельях Неаполя.
— Ты думаешь, что имеешь право на все, что хочешь только потому, что ты какой-то крутой капо в Америке? Вы все мягкие и слабые. Porci.
Свиньи.
— Нет... — слово вылетело у меня изо рта с шипением. — Мы хитры и неумолимы. Там, где ты застрелил бы меня в моей постели, я держу тебя здесь, готового признаться во всех своих планах, как говорящую игрушку с натянутой струной. И кто, позволь спросить, здесь слабее?
Он попытался плюнуть в меня, но во рту была только липкая кровь, поэтому попытка не удалась.
Я устало вздохнул и снова вцепился пальцами в его волосы, откидывая его голову назад, чтобы лучше держать ложку.
— Che palle (пер. с итал. «чушь собачья»), — выругался он. — Ты, ублюдок, меня никто не посылал, ибо я сам пришел.
Это было неожиданно. Я снова изучил молодого человека, но был уверен, что не знаю его. Когда я посмотрел через всю комнату на Торе, который прислонился к стене, небрежно скрестив руки и ноги, словно ожидая чего-то обыденного, как автобус, он покачал головой.
Мы не знали этого человека, чтобы он ненавидел нас настолько, чтобы убить.
— Почему? — потребовал я, уронив ложку, потому что мне было скучно.
Умберто вздохнул с облегчением, пока я не схватил брошенную лампу и не зажег ее в сантиметре от его глаза.
Когда он закончил кричать, я повторил.
—
Он выглядел и звучал как человек, у которого кончилась веревка.
Это меня порадовало.
— Ты влюблен в Миру? — спросил я, смутно удивляясь, что кроткая женщина может внушить такую страсть, что этот мудак рискнул бы своей жизнью, пытаясь отнять мою в моем собственном доме.
Он обиженно захлопнул рот, но прежде, чем я успел снова зажечь лампу, мягкий, певучий голос заговорил на языке, который я не привык слышать от нее.
— Влюблен в нее? Нет, но ты ведь любишь ее, не так ли?
Я глубоко вдохнул и выдохнул, прежде чем посмотреть через плечо на женщину, которая могла соблазнить меня и разозлить в равной степени.
Она все еще была в своей проклятой ночнушке, шелк был настолько тонким, что облегал каждый ее изгиб. Ради скромности она надела халат, но я забрал пояс, так что черный шелк по всей длине распахнулся и придал ей еще более привлекательный вид. Как бы я ни был зол, у меня все равно перехватило дыхание, когда она стояла там с растрепанными рыжими волосами, на ее лице не было макияжа, и от этого оно еще больше бросалось в глаза.
В совершенно другом наряде, в совершенно другом пространстве, она все еще напоминала мне какую-то языческую богиню секса и войны.
— Елена, — начал я с низким рычанием, прекрасно осознавая, что мое лицо забрызгано кровью, на моих окровавленных руках распухли костяшки пальцев, а на пальцах ожоги.
Я не хотел, чтобы Елена увидела меня таким.
Она была слишком умна, чтобы не знать, чем занимаются мафиози в тени. Как мафиози может наказать кого-то за попытку лишить его жизни. Она знала, за что меня судили, и не раз читала файлы ФБР о моих предполагаемых преступлениях от начала до конца.
Но ей не нужно было становиться свидетелем этого. Не говоря уже о том, чтобы я совершал эти деяния.
Она леди.
Она заслуживала бриллиантов, шелка и кружев, манер и торжественных приемов в бархатных платьях.
А не подвальных свиданий в полночь с мужскими криками, все еще доносящимися до стен.
Даже Козима никогда не видела эту сторону меня, безжалостную, кипящую тьму, которая была внутри меня. Я никогда не показывал ей этого, хотя она была замужем за моим братом, который часто был больше монстром, чем человеком.
Я не доверял ей, или, может, я не доверял себе.
В любом случае, стоять над мужчиной, которого я намеревался отправить в ад, и женщиной, ради которой я готов перевернуть небо и землю, было чертовски тревожным сценарием.
Она проигнорировала меня, ее взгляд был прикован к Умберто. Не колеблясь, она пошла к нам, ее босые ноги попадали в брызги крови, оставляя красные следы на участках чистой плитки.
Когда она оказалась на одной линии со мной, она остановилась, хотя и не признала моего присутствия. Я был раздражен, но в то же время мне было любопытно. О чем думала моя остроумная воительница?