Когда гремели пушки
Шрифт:
Мне показалось, что часовой хихикнул. Отойдя подальше от дзота, я зашипела деду в самую бороду:
— А я вам, Василий Федотыч, на вашу «правду» тоже скажу: бодливой корове бог рог не дал! Так ведь?
— Так-то оно так. Но и комолая корова может козыряться. Не рогами, так лбом.
— Отставить! Беспредметный разговор. Вот что, сержант товарищ Бахвалов. Как человека вы меня можете не любить сколько угодно. Можете не уважать как женщину, по своей малой культуре…
— Это как же понимать «по малой по культуре»?
— Не перебивайте! Но мое офицерское звание, мою
— Жалиться побежите?
— Не знаю. Но меры приму. Понятно? Я не из уступчивых. Можете быть свободны.
— Так я ж про что…
— Ступайте! Не хочу с вами сегодня больше разговаривать. Хватит с меня.
Дед, кажется, ушел разобиженным. Ничего, старый упрямец. Переживешь.
Из колена траншеи вынырнул мой коллега — командир первого пулеметного взвода Федор Рублев, большой, румяный, улыбчивый.
— Слушай, что это ты шипишь, как разъяренная кобра? — шутливо спросил он.
— Так, отношения выясняли с сержантом Бахваловым. Ты как у нас оказался?
— На партучебу иду. Тут ближе. Слушай, махнем не глядя? Я тебе за твоего деда двоих отдам! А?
— Иди ты к лешему, цыган этакий.
Федор захохотал. Неожиданно чмокнул меня холодными губами в щеку и убежал. Вот озорник.
Днем в боевое охранение не ходят: приказом комбата запрещено. Из-за опасения демаскировки и снайперского огня. Да и ночью-то в «Прометей» желающих прогуляться немного. Только лишь по самой крайней необходимости. Фашисты лупят из минометов почти без передышки. И никакой рощи в прямом смысле этого слова тут нет: торчат из снега елки-палки с изувеченной корой. Вот и все.
С каждым минометным залпом мы с Евгением Петровичем Роговым зарываемся носом в снег, и лишь только пролетают осколки, поднимаемся, как по команде.
…В полумраке я не вижу лиц пулеметчиков сержанта Непочатова, но знаю, что все они здесь. Сидят на корточках, привалившись спиной к глинистой стенке землянки. Официальное знакомство окончено. И ребята, видимо, ждут, что еще скажу. А я ничего такого значительного сказать не могу.
— Скучно вам здесь?
— Да нет, не очень. Привыкли. — У Непочатова приятный и уверенный голос. — Вот разве Пырков наш скучает. Украсть ему тут, бедняге, нечего.
— Ну, чего-чего-чего? — добродушно ворчит Пырков. — Я ж молчу…
Теперь я вижу его толстые улыбающиеся губы и верхний ряд белых крепких зубов, с золотыми коронками на резцах. Пырков — бывший знаменитый тюменский вор-домушник, и товарищи иногда подтрунивают над его прошлыми приключениями. Но пулеметчик он хороший и парень неплохой.
Я подлезла под плащ-палатку, укрывающую пулемет, и долго стреляла в темноту. При вспышке ракет было видно, как мои пули взрывают снежную опушку на бруствере вражеской траншеи.
На прощанье Непочатов сказал:
— Вы о нас не беспокойтесь. Мы тут — как дома. В случае чего, отсюда ни шагу.
В наши внутренние дела начальство вмешалось помимо моей воли. Как-то днем мои солдаты, выспавшись после ночной
Полковая батарея дала несколько залпов по курящимся дымком вражеским землянкам и, исчерпав дневной лимит снарядов, умолкла. Несколько минут было тихо, потом немцы опять запиликали и запели с еще большим азартом.
Я решила собрать всех свободных от вахты в дзот к деду Бахвалову и провести политинформацию. Предварительно засела за газеты. За этим занятием и застал меня комбат Батченко. Он пришел в сопровождении моего прямого начальника — командира пулеметной роты Ухватова.
В присутствии комбата я робела, как школьница перед суровым учителем: никак не могла забыть нашу первую встречу. Помню, как у меня затряслись поджилки, когда навстречу мне из-за стола поднялся двухметровый, буйноволосый, красивый человечище и зарокотал басом:
— Оваций не будет. Для подобных восторгов я несколько устарел. «Ах, юная девица командует взводом!» — это оставим для репортеров. А мои требования предельно ясны: в обороне ли, в бою, но чтоб пулеметы работали, как вот этот мой хронометр! — Комбат поднес к моему лицу часы величиною с блюдце. — В случае чего… одним словом, я не из жалостливых…
С командиром пулеметной роты отношения у меня не сложились с самого начала. Встретил он меня почти так же, как солдаты. Даже присвистнул от изумления. Впрочем, тут же себя утешил: «Баба — командир. А что ж тут такого? Обыкновенное дело». За ужином он вдруг стал меня потчевать водкой и называть уменьшительным именем, от которого я совершенно отвыкла. В родной дивизии меня все до единого звали просто «Чижик». Но ведь то были друзья-товарищи. А тут вдруг ни с того ни с сего. И я ощетинилась:
— Оставьте, товарищ старший лейтенант. У меня есть звание и фамилия.
Ухватов обиделся и вроде бы перестал меня замечать. Впрочем, он мне не мешает, не ставит палки в колеса. И за это спасибо.
«Чего это они явились вдвоем? — подумала я. — Не миновать взбучки». И не ошиблась.
Комбат пророкотал:
— Ну, взводный, как дела?
— Нормально, товарищ капитан.
— Нормально, говоришь? — Комбат Вдруг бурно задышал и рывком открыл полевую сумку, едва не оборвав ременный язычок. Он выхватил целую кучу бумажек и потряс ею у меня перед носом. — А это что?!
— Не могу знать…
— Не изображай Швейка! Отвечай по-человечески!
— Не знаю, товарищ капитан.
— Зато я знаю. Рапорты твоих подчиненных. Вот это что. Бежать от тебя хотят.
— Неужели все? — промямлила я унылым голосом. — И Непочатов?
Вместо ответа комбат приказал:
— Вот что, младший лейтенант, собери-ка своих свободных от вахты в центральный дзот. Я им покажу анархию!.. Да никак ты сама хочешь бежать? Опомнись, мать-командирша! Солдата пошли.
Вскоре все были в дзоте деда Бахвалова. Комбат сказал мне: