Когда гремели пушки
Шрифт:
— Ишь ты, шустрячка. «Переделайте!» Да ты и понятия не имеешь, кто утверждает приказы о присвоении офицерских званий. Лет-то тебе сколько? Только по-честному.
— А я всегда по-честному!
Полковник озорно мне подмигнул:
— Рассказывай сказки про белого бычка. Так сколько же?
— Много. Скоро будет восемнадцать.
— Как скоро?
— Через три с половиной месяца.
— Гм… гм. Комсомолка?
— А то как же!
— Ну, вот что, курносая, вот тебе талоны в столовую. Иди и попитайся. А мы тут подумаем. Посоветуемся,
— Товарищ полковник, только, пожалуйста, не докладывайте генералу Поленову. Ладно? Ужасно я его боюсь…
Полковник опять засмеялся:
— Доложил бы, и с удовольствием. Виталий Сергеевич обожает подобные казусы. Да жаль, нет его сейчас и еще долго не будет.
— А где он?
Ответа я не получила.
Теперь, когда я узнала, что командарма Поленова нет на месте, я уж ничего не опасалась и надеялась на благополучное решение моей командирской судьбы. Но мытарства мои только начинались…
На прощанье полковник Вишняков по-отечески поцеловал меня в лоб, крепко тряхнул руку:
— Ну, благословляю! Иди. Воюй, как мужчина, оставаясь женщиной. А кем ты числишься в верхах, не все ли тебе равно. Ведь так? Вот тебе новое направление.
— Только так, а не иначе! Ух, гора с плеч. Спасибо. Огромное спасибо!
…Через два дня я снова стояла перед полковником Вишняковым, едва сдерживая слезы. Не приняла меня вторая по счету дивизия, в которую он меня направил. Не приняли без объяснения причины. «Не надо нам!» — и все тут.
А в третьей дивизии меня хотели засадить в штаб, бумаги подшивать. Сама отказалась. Наотрез.
На сей раз полковник Вишняков не смеялся.
— Что мне делать с тобой, несчастный взводный? Никак не могу тебя просватать, — сказал он с досадой.
Тут я взмолилась:
— Да не посылайте вы меня, ради бога, в те дивизии, которыми генералы командуют! Не нахожу я с ними общего языка.
И меня направили в сибирскую дивизию, которой командовал полковник Моисеевский, человек еще молодой и без предрассудков. Приняли!..
— Братцы! Что же это деется? Баба — командир! Пропали!..
— Да чтоб мы, сибиряки, да подчинялись бабе! Да ни в жизнь!..
— Была б там баба. А то девчонка. Пигалица.
— Цыц, мазурики! Чего попусту глотки рвете? Тут надо в аккурате. По начальству. Пиши заявление. Дескать, нету на то нашего никакого согласия.
— Э, братцы, коллективно нельзя, это ж вам не колхоз. И не заявление это называется, а рапорт.
— Какая разница! Пиши всяк от себя.
Бунт. Буря в стакане воды. Над «мазуриками» верховодит дед Бахвалов, самый старый пулеметчик в дивизии. Бывший чапаевец. Таежник, медвежатник. И сам он похож на медведя. А бородища — хоть траншею подметай.
Ко мне в землянку ввалился командир стрелковой роты старший лейтенант Рогов, человек пожилой, интеллигентный, славный. Бывший учитель.
Кивнув головой на дверь, спросил:
— Слышишь?
— Слышу.
Он подивился моему видимому спокойствию.
— Митингуют, как в гражданскую. Что ж ты мер-то не принимаешь?
— Да какие же тут могут быть меры, Евгений Петрович?
— Выйди. Рявкни. Покажи характер.
— Так мне же их все равно не перекричать.
— По-твоему, это нормальное положение?
— Положение ненормальное. Реакция нормальная. Лучшего я и не ожидала. О, если б вы только видели, как меня принимало высокое начальство в трех дивизиях… А с солдата взятки гладки.
— Да ведь можно в это дело комбата подключить и даже командира полка. Наказать одного-двух зачинщиков, чтоб другим было неповадно.
— Хорошенькое начало для командира, — невесело усмехнулась я. — А дальше что? Опять просить няньку?
— Так ведь надо же что-то делать, милая ты моя! Это же черт знает что такое! А что будет в наступлении?
— В наступление нам не завтра, Евгений Петрович. Обойдется. Накричатся, напрыгаются и утихомирятся. Видите ли, я верю в железную силу приказа. Не дураки же они, в конце концов, поймут, что никаким способом им от меня не отбояриться. Привыкнут.
— Да, ты, пожалуй, права. Командира себе не выбирают. Какой достался, с таким и воюй. Но их тоже надо понять. Предшественник-то твой Богдановских был настоящий богатырь. Дорого продал жизнь: семерых уложил на месте. К тому же он их земляк. Они ему очень верили. Трудно тебе будет после Богдановских. Трудно, но не невозможно. Все зависит от тебя самой. Как себя поставишь, так и будет.
— Я это знаю, Евгений Петрович.
Мы долго молчали. Наконец он сказал:
— Ладно. Нет причины расстраиваться. Твои горлопаны дело свое знают. Пулеметы работают, как часы. В расчетах полный порядок. Считай, что тебе хоть в этом повезло.
— А разве это мало? Меня беспокоит дед Бахвалов. Что он за человек, хотелось бы знать…
Рогов улыбнулся.
— О, старый кержак, хитер и умен. В лоб его не возьмешь. Пулеметчик он отличный и лучший командир расчета. Но, к сожалению, побазарить любит. Впрочем, есть и у него своя ахиллесова пята. Ужасно самолюбив. Даже спесив. Себе цену знает. Ты это помни. Но не спеши уступить. Разве что в мелочах. Приглядись попристальнее. А там видно будет.
— Ох, спасибо вам, дорогой Евгений Петрович. Не знаю, что бы я и делала без вас.
— Ладно. Люди свои. Сочтемся.
Прошло двое суток — и «мазурики» мои перестали митинговать. То ли устали, то ли устыдились. А может быть, и Евгений Петрович Рогов незаметно для меня их утихомирил. Но отношение моих подчиненных ко мне едва ли потеплело.
Евгений Петрович по-прежнему относился ко мне дружески, с неназойливым покровительством. Его командиры взводов, славные парни, сразу же встали со мною на дружескую ногу. Им и дела не было до того, что я существо иного пола.