Когда гремели пушки
Шрифт:
«Психи» снова поднялись во весь рост. Теперь стреляла я. Стреляла до тех пор, пока не закипела вода в кожухе. Из пароотводной трубки хлестал пар. Обжигая пальцы, я с трудом отвернула пробку трубки и спустила из кожуха кипяток. Вставила в приемник новую ленту, перезарядила, но стрелять было нельзя: раскаленный пулемет изрыгает не пули, а бесполезные сгустки свинца. Воды! Во что бы то ни стало воды! Охладить кожух.
Пользуясь минутным затишьем («психи» выдохлись) я оглядывалась по сторонам, ища помощи. И тут прибежал ординарец комиссара Юртаева комсомолец Петя Ластовой. Из ближайшей канавы он принес в двух
Я взмолилась:
— Петенька, надо еще!
Он молча принес вторую порцию такой же «воды». С сомнением спросил:
— А можно ли этакое заливать в кожух?
— Лей! Некогда разбираться.
Петя по приказанию комиссара полка остался со мной.
— Петя, набивай ленту. Я комсорга осмотрю.
С трудом перевернула тяжелого Диму на спину. Он был без сознания. Пульс прощупывался едва-едва. Но я обрадовалась: жив. Перевязать не успела. Прибежал пожилой санитар. С моей помощью уложил Диму на плащ-палатку, потащил в тыл.
— Контратака! Готовьсь!..
Я очень волновалась. Не от страха, а из боязни, что пулемет откажет. «Максим» капризный, чуть что не так — замолчит. Такие капризы называются «задержками». По уставу задержек насчитывается пятнадцать. Да плюс шесть неуставных. А я знала и умела устранять только две: перекос патрона и поперечный разрыв гильзы. Петя же и вовсе пулемета не знал. И я вдруг помимо своей воли начала заклинать вслух, как шаман, отгоняющий злых духов от стойбища:
— «Максимушка», «максинька», не выдай! Родной, не откажи! Ради бога, не откажи!
Я даже, кажется, перекрестилась машинально, потому что Петя вдруг поглядел на меня с немым изумлением. Потом упрекнул:
— Эх ты, фронтовик!..
Я не помню, как была ранена. Очнулась уже в медсанбате. В ту же ночь меня эвакуировали в полевой госпиталь.
Лечусь одна среди мужчин. Полеживаю, как барыня, в солдатской палате за ширмой из плащ-палатки. От скуки «Боевые уставы» почитываю. «Максимку» своего изучаю.
Но все равно скучища зеленая. И вдруг выздоравливающие солдаты подняли в палате неистовый хохот. Я отдернула плащ-палатку и спрашиваю по-свойски:
— Эй, братцы-кролики, какая вас муха укусила? В чем дело?
— Слушай, пулеметчица, — отвечают хором, — мы тебя на курсы записали.
— Это на какие еще курсы?
— На армейские. Младших лейтенантов, командиров взводов.
— Ошалели! Да какой из меня командир? Да и кто же меня примет?
— Ха-ха-ха! А мы тебя лейтенанту Широкову, который записывал, всучили, как парня!
— Еще не легче. Да вы что, ребята, в самом деле? А если он не поверит и сюда придет?..
— Не придет. Поверил! И бумажку тебе, как парню, выдал. Держи.
…Командир учебной пулеметной роты капитан Бунчиков держит в обеих руках мою «мужскую бумажку», глядит на меня с ехидным подозрением и говорит своему заместителю:
— Лейтенант Широков рехнулся. Девку парнем завербовал.
Мне стало очень обидно.
— Выбирайте, — говорю, — выражения, товарищ капитан! Что значит «завербовал», и какая я вам девка?
— А кто ж ты? Парень, что ли? Надела солдатское галифе, так думаешь и мужчина? Да и не в том дело, что женщина, хотя мы вашего брата и в принципе и по приказу на курсы не принимаем. А тебя и тем более. Погляди на себя: двухпудовый
— Обязательно станок, а тело пулемета или, скажем, щит нельзя? Они же легче. К тому же в бою «максимка» на колесах, катится как по маслу…
— На колесах!.. — передразнил ротный. — Что это тебе — телега? Не колеса у пулемета, а катки.
— Да знаю. Это я просто так.
Тут вмешался молчавший до сих пор заместитель командира роты:
— До свидания, милое создание. Привет тому юмористу, который тебя сюда направил. А нам некогда. Делом надо заниматься.
Вот тут-то меня и осенило. Уж очень вдруг захотелось на курсы попасть.
— Хорошо, — говорю, — так и передам генералу-лейтенанту Поленову. Это он меня сюда послал. «Иди, — говорит, — а я брякну». Не верите? Звоните ему сами (шутка ли: по такому пустяку самого командарма беспокоить? Позвони-ка, попробуй. Ха-ха-ха!..).
Признаться, я нашего командарма и в глаза не видела. Только слышала, что генерал-лейтенант Поленов всем генералам генерал. И все его боятся. Уж так строг, так требователен, что и сказать нельзя. Солдат не обижает. Зато с командиров за самую малость шкуру спускает.
Смутились мои мучители. Стали шептаться. И позвонили не командарму, а начальнику курсов и ему напомнили о генерале Поленове. Не знаю, что ответил начальник.
Командир роты все еще с кислой миной, но уже без прежней уверенности говорит мне:
— Да ты и пулемета-то не знаешь…
— То есть как это не знаю, когда я ранена за пулеметом! Знаю. Что хотите спросите — отвечу. — А про себя: «Пронеси и помилуй! Только б не про «задержки»…»
Но ротный, не желая принимать меня всерьез, отмахнулся хмуро. Шумно вздохнул. Не хотелось командиру роты меня принимать. Ох, как не хотелось! Его заместитель развел руками: дескать, сие от нас не зависит. Он так резюмировал наши затянувшиеся переговоры:
— Чего хочет женщина — того хочет сам черт. Предупреждаем: ни поблажек, ни скидок, ни особых условий не будет. В случае жалобы на тебя или от тебя вылетишь пробкой туда, откуда свалилась на наши бедные головы. Ясно?
— Так точно! — гаркнула я, не помня себя от радости.
Так я стала курсантом. А на курсах три учебных роты: стрелки, разведчики, пулеметчики. В каждой роте по три взвода, в каждом взводе по тридцать три штыка, и только в нашем, пулеметном, для ровного счета — я в придачу. Однокурсники приняли меня довольно добродушно: чего, дескать, не случается на войне. Иные удивлялись: «И куда ты, пигалица этакая, лезешь? Перевязывала бы своих раненых на здоровье». Иные посмеивались: «Как в кино «Сто мужчин и одна девушка». Я отшучивалась: «Если бы да кабы только сто!» Впрочем, мне было безразлично, ведь и в родном полку, находясь одна среди мужчин, я чувствовала себя вполне в своей тарелке. И очень не любила, когда мои однополчане меня жалели или уж слишком опекали. Так и тут. Я старалась ничем не выделяться среди своих новых товарищей, но ни в чем и не уступала. Держалась на равных. Одним словом: курсант как курсант. Но у старшины пулеметной учебной роты, видимо, мнение на сей счет было иное. Это он — Нецветаев — кадровик-сверхсрочник: плечи — косая сажень, усы, как у Буденного, грудь колесом, — каждое утро кричит спозаранок под окнами нашей взводной казармы-сарая: