Когда гремели пушки

Внуков Николай Андреевич

— Тридцать три с «недоразумением», выходи на перекличку!

Тридцать три — мои товарищи — курсанты. А недоразумение — это, по мнению старшины, я. Он был абсолютно уверен, что никакого командира из меня не получится, что это просто блажь и пустая трата времени и казенных денег. Но все-таки на всякий случай осторожный и требовательный службист почти каждый вечер после отбоя дрессировал меня на плацу при луне.

— Смир-р-но! На пле-чо! К ноге! Довернуть приклад! Не заваливай штык — ты ж не баба! Кру-го-ом! Отставить! Раз тебе выпала мужская

планида — мужчиной и будь…

С последним доводом товарища старшины я вполне согласна и потому в ответ на все его замечания и ехидства — ни гугу.

…Перед наскоро отрытыми полупрофильными окопами стоят во весь рост «вооруженные до зубов фашисты» — куклы, вылепленные из мокрой глины. Мы отрабатываем учебный штыковой бой.

— Длинным коли!

Колю, колю проклятого глиняного урода, колю так, что штык трещит. Ребята осторожно похохатывают. Физрук наш тоже смеется. Не обидно: наверное, и в самом деле со стороны смешно глядеть на мои старания. Он даже меня утешает:

— Ладно. Не горюй. Зачет поставлю. Что с тебя взять, когда винтовка больше тебя. Ты ж не стрелок, а пулеметчик, обойдешься и без рукопашной. Ну, а коли и доведется попасть в свалку, на то есть ловкость и пистолет.

* * *

— А ты хи-и-трая птаха! — старшина Нецветаев глядит на меня долго, испытующе, как будто в первый раз видит. — Что ж ты молчала?

— О чем?

— Да ведь ты награждена Красной Звездой!

— Я?!

— Нет, дядя.

— А за что? Шутите, конечно?

— Да мне больше и делать нечего, как только шуточки шутить.

На вечерней поверке меня поздравил сам капитан Бунчиков на построении всей роты. И только тогда я поверила, что это правда. Поверила, но искренне удивилась: где ж тут подвиг? Ну, стреляла из пулемета. А что ж мне оставалось? Спрятаться в какой-нибудь яме и ждать, когда зарежут пьяные «психи»?.. Интересно, а Диму Яковлева наградили? Вот кто истинный герой. А Киселев, командир минометной батареи? На моих глазах огромный осколок перебил Киселеву руку в локте, и она держалась только на одном сухожилии. Он приказал мне: «Режь!» Я отказалась. Тогда он сам перочинным ножом перерезал сухожилие и отшвырнул половину руки прочь. А перевязанный мною, продолжал управлять огнем, пока не упал от потери крови. Вот они — герои.

В тот же вечер я узнала, что остатки моей родной дивизии отозваны в глубокий тыл на переформировку. А я-то мечтала после курсов непременно вернуться в свой полк!.. Осиротела.

Ночью, укрывшись шинелью с головой, я долго плакала. Тихо, тихо, чтобы никто не услышал…

* * *

— Слушай приказ командарма генерал-лейтенанта Поленова! «Звание младшего лейтенанта присваивается…»

Моя фамилия прозвучала в мужском роде столь неожиданно, что я растерялась. Да что он, капитан Бунчиков, смеется, что ли, на прощанье?

Праздничное настроение было испорчено. От обиды, с досады я не пошла на выпускной вечер,

а чтобы меня не нашли, укрылась на кухне, в крошечной каморке повара дяди Леши. Тут можно было и пожаловаться и даже всплакнуть: дядя Леша не выдаст. Он меня утешил. Погладил, как маленькую, по головке. Принес огромную мясную кость.

— Поглодай-ка вот. Обойдется.

Утром, едва дождавшись подъема, я побежала в штаб роты выяснить досадное недоразумение. Капитан Бунчиков сказал:

— А что я могу сделать? Ведь исправил-то твою фамилию сам командарм. Собственноручно. Понимаешь, соб-ствен-ной рукой! Чего ж ты расстраиваешься, ведь вы ж с генералом Поленовым старые друзья. Разберетесь.

— Да не знаю я его совсем, товарищ капитан!

— Ах, вот что! Хм. Ну и проходимка!.. «Это он меня сюда направил…» — Капитан захохотал; а отсмеявшись, воскликнул: — Честное слово, люблю таких! Ну, вот что. Сама кашу заварила, сама и расхлебывай. По пути к месту назначения заверни в штаб армии, прорвись к генералу Поленову и во всем признайся откровенно. Ты — парень хват. Он таких любит. Найдете общий язык, тем более, что ты орденоносец.

Не пошла я к генералу Поленову. Смалодушничала. Да и какие права у человека, которому еще нет полных восемнадцати. Разозлится генерал и вообще никакого звания не даст…

Меня, как единственную женщину, направили в самую прославленную дивизию — 3-ю гвардейскую мотострелковую. Это в первый раз за все время учебы мне оказали преимущество перед сокурсниками.

Меня принял сам гвардейский комдив генерал-майор Акимов. Совершенно седой, дородный, строгий. Он был вооружен сразу двумя парами очков: одни вздыблены на густую шевелюру, другие — на крупный породистый нос. Прочитал генерал мою бумажку, пристально на меня поглядел и спрашивает:

— Ну-с, и где же этот молодчик-пулеметчик?

Я даже растерялась и этак смирненько отвечаю:

— Как же так, товарищ генерал-майор, разве не видите? Ведь это же я и есть.

Генерал нахмурился. Снова прочитал мою бумажку и опять воззрился на меня:

— Постой, постой, ведь тут же черным по белому сказано: мужчи-на! А ты… а вы, насколько я разбираюсь в медицине, женщи-на!..

— Да какая разница! Ведь это же просто опечатка.

Генерал вспылил:

— Пусть сам черт в этой опечатке разбирается! Ах, канальи! Прошу командиров, а они насмешки строят. Что у меня тут, детсад?

Так и не стала я гвардейцем. Поневоле пришлось явиться в штаб армии, раз попала в тупик.

Начальник армейских кадров, добродушный полковник Вишняков, смеялся совсем не по-стариковски: раскатисто, заливисто и от всей души. А отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, сказал:

— Ну и бесенок! Всех вокруг пальца обвела. Что ж теперь делать-то будем?

— Так дело-то мое выеденного яйца не стоит! Переделайте меня в женщину, только и всего.

Полковник усмехнулся: