Когда налетел норд-ост

Мошковский Анатолий Иванович

В лодке захохотали. Она отвалилась от фелюги. Рыбаки расселись на грубых банках. Павлика с отцом, чтобы не мешали грести, прогнали на нос, к пустым корзинам. И тяжелые длинные весла разом ударили по воде. Весла стучали ритмично и не очень часто и погружались не слишком глубоко, но магуна летела быстрей, чем за фелюгой.

Держась за толстый борт магуны, Павлик принимал лицом холодные брызги, и в душе его что-то звенело. Ах, как теперь было понятно, почему Игорь приехал именно сюда, к этим людям, к этим брызгам и дружному удару весел, к этой простой,

ясной и прочной жизни… Ох, как проста и все же как непроста она! Но брат, видно, прижился тут: ведь рыбаки говорят о нем как о своем.

В лицо дул сильный ветер, грузно шатая море, но и он не мог сбить запах смолы, тухловатой рыбы и крепкого рыбацкого пота. Гребло шестеро, у каждого по веслу. Остальные натягивали на телогрейки прорезиненные фартуки, завязывали тесемки, топили в брезентовых рукавицах большие красные руки.

Прочно, словно привинченный, стоял Унгаров на носу, смотрел вперед и отрывисто подавал команды. На нем был короткий ватный бушлат — то, что когда-то было бушлатом, до того он был изодран, перештопан, перепачкан слизью и чешуей — и высокие промысловые сапоги.

Лодка приближалась к частоколу жердей, перепутанных тросами. Несколько бакланов и белая чаечка, странным образом очутившаяся в их компании, снялись с кольев.

— Суши весла! — закричал Унгаров, ухватился за натянутый трос. — Гни головы, срежет! — заорал Павлику с отцом, и они тотчас присели.

Потом началась какая-то горячка и неразбериха: перехватывая то один, то другой трос, почти вываливаясь за борт, матерясь и крича, рыбаки повели лодку внутрь «двора» между вбитых в дно кольев, между тугих тросов. Павлика с отцом просили перейти то в один, то в другой конец лодки, ненароком толкали, больно наступали на ноги, обрызгивали водой.

Потом магуна резко накренилась, и рыбаки, навалившись на один борт, стали выбирать из моря край сети.

— Сергеич, — крикнул отцу Унгаров, — может, подержишь эту ниточку?

— Добро! — отец с готовностью схватился за витой металлический трос. Павлик тоже вцепился в него.

Держать было тяжело. Особенно минуты через три. Первые мгновения Павлик оглядывался: в магуну сыпалась серебристая мелочь, плоские, как щиты, шипастые камбалы, какие-то крупные длинноузкие рыбины; темные квадратные крабы стремительно разбегались по углам, под ноги рыбаков и под корзины; звучно шлепались скользкие водоросли.

Потом держать трос стало трудно, и Павлик не в силах был обернуться. Он почти висел в воздухе. Отцово лицо налилось кровью. Его руки и половина туловища тоже вынеслись над водой. Чем дальше продвигалась лодка с выбираемым ставником, тем трудней, тем прямо-таки невмоготу становилось держать…

— Да вы отпускайте, травите потихоньку! — оглушительно, как выстрел, крикнул Петр. — Всех пересилить хочете?

Отец отпустил одну руку, перехватил другой пониже, и сразу исчезла неимоверная напряженность.

— Хватит! — крикнул скоро Унгаров, присвистнул и выругался. — Дрянь уловец-то! Все порвало и перекрутило.

— Ого, дрянь! —

возмутился Павлик. Ему казалось, что поймали они на редкость много, даже крабы попались.

— Кошке на суп, — Унгаров сплюнул. — А ну дальше, ребята, дальше!

— Мы еще пригодимся? — спросил отец, прислонившись спиной к высокому борту магуны и потирая руку об руку. — Мы в полном вашем распоряжении…

Унгаров в горячке и спешке, видно, не расслышал его, да и отец предложил свои услуги каким-то нездешним, комнатным голосом, а здесь, чтоб тебя услышали, надо было кричать или ругаться, или предварительно толкнуть в плечо, а потом уже говорить. И, конечно, отца не расслышали…

— Покажи руки, — сказал он Павлику.

Павлик, как нищий на паперти, выставил ладони и ахнул: в нескольких местах по ним текла кровь. Кожа стянулась и горела, точно на огне.

Мать, верно, заахала бы, увидев его руки, или побежала бы за йодом и бинтами.

Отец был другой человек. Он тоже показал Павлику свои ладони, они были точно такие же. Он как-то странно, чуть криво улыбнулся:

— Ерунда, правда? Рукавицы бы надо для порядка, да откуда тут лишние… Только грязью не испачкай.

— Будь спокоен! — крикнул Павлик, поглядел на согнутые спины рыбаков, на пляшущих рыбин, на кипящее море и сразу забыл про боль в руках. Кинулся к рыбакам, потянулся к сети и стал выпутывать из ячей холодных толстых рыбин. Он швырял их на дно, взвизгивал, отдирал от ячеи за шершавую спину большого краба, вздрагивал в азарте, отпускал и выбирал сеть. Петр, стоявший рядом, немного потеснился:

— Полегче, полегче… Так не хватит надолго…

Вытащил запутавшуюся в складках странно-зеленую севрюгу и швырнул в волны.

— Зачем вы? — вскрикнул Павлик.

— А что толку-то с нее? Есть не станешь — горькая.

Объяснять было некогда. Волны плескали в борт, обдавали брызгами и водяной пылью. Сильно качало, и кружилась голова, кружилась не то от качки, не то от хмеля азарта.

Потом долго расправляли и на ходу штопали сеть, ставили ее на свое место, убирали в корзины рыбу, выбрасывая за борт мелочь и водоросли, потом выводили магуну из путаницы тросов, доставали громадные весла и в ветреных сумерках пошли по волне к фелюге, засветившей сигнальные огоньки.

— Полезете обратно или здесь останетесь? — крикнул Филат, укрепляя буксирный трос на гаке фелюги.

— Как, Павлик? — спросил отец, готовый перелезть на уютную фелюгу.

— Здесь, — отрезал Павлик.

— Здесь так здесь. — Отец подул на ладони и, как только фелюга затарахтела, сделал брезгливый жест, точно отряхнул руки от чего-то мокрого и неприятного. Потом опустился на корточки и придвинулся к рыбакам. Они, как и прежде, сидели на дне по бортам, и, наверно, снаружи казалось, что магуна пустая. Фартуки и рукавицы валялись в сторонке, в корзинах тяжело шевелилась рыба, резко пахло смолой и застарелым потом стеганок. В небе остро светили звезды, и Павлику было так неуютно, так непривычно и удивительно…