Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— Да, здесь ничего, — согласился Игорь.
Отец тут же накинулся на него:
— «Ничего», хорошенькое «ничего»! Да я вижу, ты совсем заелся тут, ничего не видишь и не слышишь. Ведь этим бородачам по десятке в день платить не жалко, только бы позировали! А перед этими плавнями в ноженьки упасть можно! Что за рыбаки, что за парни — какая сдержанность и безыскусственность, какая цельность характеров и переживаний! И в то же время в них такая русская, такая национальная неприхотливость и выносливость: не бог весть как живут, а нет в их душах ни
— А где ты встречал такие народы? — Игорь подпер кулаком лоб.
— Да не в этом дело. Я хочу сказать одно: хорошо, что русские люди не придают особого значения уюту и комфорту, они по своей сути не накопители…
— Всякие встречаются.
Отец отмахнулся от него.
— Ты не хочешь понять меня: широта, удаль…
Скрипнула дверь, и на пороге показались дед Тамон с Ананькой. На столе откуда ни возьмись появилась закуска — копченая рыба, колбаса, черная белужья икра в блюдечке, большими кусками нарезанный хлеб, клубника. Игорь достал из нижней дверцы буфетика бутылку «Московской».
— Да вы что! — возмутился отец, вставая. — Сдурели?
«Видно, Игорь специально привез из Шарапова!» — подумал вдруг Павлик.
— А как же иначе? — сказал Тамон, удовлетворенно поглаживая рыжеватую бороду. — Не каждый день к сынкам отцы приезжают… — На Тамоне была свежая ситцевая косоворотка, волосы на голове были старательно прилизаны.
Отец в испуге развел руками:
— Заговор, и только! Безобразие!.. Остается подчиниться большинству…
— Так-то верней будет, — буркнул Ананька, тоже одетый во все чистое.
— А мне что делать? — спросил Павлик. — Удалиться? Да? Я ведь в обществе профессиональных алкоголиков нежелательный элемент?
— У нас полная демократия, — сказал отец, — не гоним… Так, ребята?
— А куда ж его гнать? Я в его годы в море на бабайках с батей ходил… Пусть остается, — сказал Тамон. — Да, я там Унгарова встретил. Зовет вас. Идите, говорит, юшку хлебать. Свою, собственную…
— Куда здесь юшка! — Отец обвел рукой стол, сплошь заставленный угощениями.
— Счастливо! — Павлик выскользнул из хатки.
Ему что-то кричали вслед, но он не остановился. Его не выгоняли, и тем приятней было уйти самому.
Правда, он немножко переборщил — есть хотелось до зарезу! На мгновение Павлик подумал, что неплохо бы сейчас сходить на юшку к Унгарову. Да нет, нельзя одному — начнутся расспросы про отца и брата… Ладно уж!
Добравшись до своего дома, Павлик быстро разделся и, не умываясь, нырнул под одеяло. Его все еще шатало от моря, ныли руки, свистел в ушах ветер. Сон не шел. К полному его удивлению, отец явился довольно скоро, часа через два.
Павлик притворился, что спит.
— Ел? — Отец дернул его за одеяло.
Павлик всхрапнул, недовольно повел плечом и повернулся к стене.
— Ох и соня же ты! Ел? — Отец дернул посильнее.
— Ну чего тебе? Не хочу я есть.
Отец прошелся по большой комнате, потом подошел к темному окну. И долго так стоял.
Павлик пристально смотрел на него. «Что-то у них неладно получилось», — подумал он.
Отец сел на койку и стал медленно расшнуровывать туфли.
— Ты что, обиделся?
— С чего бы?
— А кто вас поймет. Хочешь сделать лучше — не принимаете. — Отец помолчал. — Вроде бы правильно — надо быть в гуще жизни, но ведь жизнь жизни рознь: бывает, и прокиснуть можно, и опуститься, и отстать, и оторваться… Понимаешь ли, Павлик, я тоже люблю простых людей, людей от народа, так сказать, от земли и воды, но ведь не все же среди них мудрые и хорошие, не все могут чем-то пополнить тебя, дать заряд, чему-то научить. Для ловли рыбы надо иметь в первую очередь выносливость, твердые руки и — а это, может, самое главное — толстую кожу на этих вот самых руках. А еще надо иметь неприхотливость и удовлетворяться самыми элементарными радостями. Ум, образованность, творчество здесь ни при чем. И надо быть полным идиотом, чтобы не понимать этого и поклоняться темному и косному. А ведь есть такие! Много странного в этом мире…
«О чем это он? — подумал Павлик, и ему стало жаль отца: ехал, спешил, надеялся, скрывал волнение, сдерживался, и, похоже, не все ладится у него с братом. — Стал бы он иначе развивать сейчас такую мрачную философию? И что это он вдруг? Ему ведь сегодня еще так все нравилось… Или, может, что-то случилось у него с Тамоном и Ананькой? Но ведь они такие деликатные, так уважительно держались с ним…»
Конечно, отец хочет немедленно услышать обо всем этом его, Павликово, мнение, услышать слова поддержки, а может, и помощи. Но в словах отца было столько неправды. Видно, его что-то задело, и теперь он никого не щадит.
— Очень странно, правда?
— Что странно? — спросил Павлик и, почувствовав какой-то удар изнутри, отрезал: — Мне, например, все ясно.
И, презирая и ненавидя себя за черствость и глупость, за дурацкую самоуверенность — не от Игоря ли нахватался? — Павлик резко отвернулся и уткнулся носом в подушку.
Его разбудили ласточки, так сильно кричали они под окном. Что-то колотилось о стекло, точно стучались в дом. Павлик вскочил, протер глаза и увидел: залетевшая в комнату ласточка бьется о стекло.
Павлик накрыл ее ладонью, взял в руки: темная сверху, хвостик вилкой и тупой короткий клюв. В ладонь горячими толчками бьет сердце. Павлик вышел из дому. Солнце еще не взошло. По желобу плыл холодный туман, обтекая ивы и камыш плавней.
Павлик поежился. Зевнул, поглядел на бусинки ласточкиных глаз и стремительно подбросил ее вверх. Ласточка исчезла в тумане.
Он вернулся в дом. Закутался в одеяло, согрелся и через минуту уже спал.
Павлик не помнил, сколько времени спал. Край его одеяла осторожно дернули.