Когда налетел норд-ост
Шрифт:
Впереди появилось море. Оно было неправдоподобно белое, а небо над ним темно-синее, тяжелое, угрюмое. А ведь все должно быть наоборот! Никогда не видел Павлик такого моря.
Филат, неотрывно смотревший вперед, покачал головой.
— Что? — придвинулся к нему Павлик.
— Подрезать будет плохо. Неспокойно. Кабы сети не порвало, не перекрутило. Делов столько от этого шторма…
Еще не кончились берега, еще по обеим сторонам темнели заросли камыша, еще фелюга выходила из устья реки, а Павлик уже почувствовал, что и впрямь
На миг представил географическую карту: дельту Дуная на ней и Сулинское гирло, по которому они шли, и что-то внутри его стиснулось.
Фелюгу качало все сильнее, и Павлику было приятно: наконец-то он испытает хоть маленький штормик! Плотный ветер набивал рот, обжимал на худом теле спортивную курточку, стискивал на длинных ногах узкие брюки, холодил и пронизывал тело.
Впереди было море, открытое море, и больше ничего. Справа на тонкой полоске земли смутно виднелись какие-то крошечные строения. Павлик стал пристально вглядываться в них.
— Сулина, — сказал Филат, — румынский город… Вон видишь, церковь посередине, а вон дома… Мой батька там работал до войны, и я мальчонкой бывал.
Качка усилилась. Фелюгу и магуну высоко подбрасывало и опускало, и внизу, где-то под днищем, всем телом ощущал Павлик сильные толчки, удары, словно судно стукалось о грунт. Филат сразу догадался, о чем думает Павлик.
— Бьет, — сказал он, — о дно бьет. Сильно замывает устье… Вон видишь лозы в море — на косах, так там не глубже метра… Ох, сколько с горы несет ила!
Филат повел ногой, лежавшей на румпеле, фелюга изменила курс и пошла правей. Бить стало слабее.
Внезапно Павлик увидел в море неподвижный темный предмет: что-то вроде парохода, с трубой и надстройками, но сидел он слишком глубоко в воде.
— Затопляк, — произнес Филат. — Немец. Транспорт. В войну драпал с Крыма, да наши бомбардировщики накрыли. Так и полузатонул…
— А что он вез?
— Обмундирование и продукты… Многие у нас после войны таскали с него фрицевские шинели, да и консервы долго жрали.
— С парохода?
— С транспорта. Чего им пропадать? Знаешь, как после войны жили — в хатах хоть шаром покати, с голода пухли. Сам не раз нырял и шарил по трюмам, мальчишкой был чуть постарше тебя…
Изредка над ними с хриплым криком пролетали чайки и какие-то тяжелые черные птицы.
Задирая голову, Павлик неотрывно следил за ними.
— Бакланы! — сказал Филат с ударением на последнем слоге.
«Ого! — обрадовался Павлик. — Сами бакланы, птицы моря и ветра!..» Сколько читал он в рассказах и стихах о них, неизменных спутниках бурь и штилей, матросских легенд и сказаний. И теперь они едва не касались его лица своими крыльями.
—
— Чего-чего? — не расслышал Филат, и не успел Павлик повторить, как шкипер резко бросил: — Первые враги рыбака… Гляди, сколько их на кольях! — Он мотнул головой в открытое море, и Павлик увидел в полукилометре от фелюги частокол из кольев, на которых сидели десятки таких же черных птиц. — Видно, рыбка есть, чуют. Жулье — прямо из сетей воруют улов. И знаешь, сколько жрут? Больше человека разов в десять. Один год даже команда у нас была по истреблению бакланов, из винтовок били: рыбу отпугивали от сетей… Ох и вредняги!
Павлик тихонько вздохнул. Он мог бы и не слышать этого.
Лучше б бакланы оставались теми, о которых Павлик читал. Но что поделаешь: рыбаки судят о них не по красоте крыльев, не по звучности их имени… Может, они и правы по-своему?
Филат и не догадывался о его мыслях, Павлик был образцовым слушателем, и шкипер комментировал все, что видел вокруг.
Оказалось, что поплавки, прыгавшие в воде, — от самоловов, тех самых снастей, на которых промышляет Тамон с Игорем; выяснилось, что слева находится поворотный буй в сторону Одессы, а справа — ревучий приемный сулинский буй; что затопляк обозначен на всех мореходных картах этого района…
Вдруг шкипер махнул рукой Сереге — он курил на палубе возле отца и через плечо заглядывал в блокнот. Моторист бросился к рубке, дробью простучал по трапу к машине, и фелюга тотчас смолкла. От внезапной тишины Павлик оглох. Голова чуть закружилась от качки и плеска волн о борт.
— Александр Сергеич, остаетесь или с нами? — крикнул Филат.
Отец стремительно вскочил с палубы, засовывая в карман куртки блокнот.
— Тогда давайте! — Филат за трос подтащил к фелюге магуну, и отец потянулся к ней ногой.
— А я? — закричал Павлик. — А я?
— И ты, и ты, — успокоил его Филат, — только тише, всю рыбу попугаешь… Ну валяй, я подержу за руку.
Что-то резкое, что-то отчаянное захлестнуло вдруг Павлика. Не дожидаясь, когда моторист протянет ему руку, он с силой оттолкнулся от кормы и прыгнул в качающуюся магуну. Он не успел даже рассчитать расстояния, не знал в точности, куда приземлится. Два десятка глаз этих сумрачных, в душе, наверно, отважных людей смотрели на него, и он не смог устоять, не мог благоразумно перелезать с судна на судно, как отец.
Уже в воздухе стукнуло в голову: дурень! И тотчас вслед за этой мыслью он очутился в крепких объятьях Петра.
— Дьявол… Так и жизни решиться недолго!
— Видать, в Игоря породой, — усмехнулся Унгаров, — а ведь тоже городской закваски.
— А что? — тревожно спросил отец и вымученно улыбнулся. — Как это понять?
— Ну быстрей там, Филат! — крикнул Унгаров. — Разбирай бабайки… А понять это, дорогой папаша, обыкновенно: хорошо поставил своего старшого… Думаю, и с энтим карапузом не оплошал, а?