Когда нам семнадцать
Шрифт:
— А вам-то что? — Ваня остановился и исподлобья посмотрел на нас.
— Пожалуйста, не гляди тигром! Ты пропускаешь уроки.
— Поздно учить взялась.
Запахнув свою рваную шубейку, Ваня почти побежал от нас.
— А ну-ка, догоним его!
Ваня отмалчивался, когда, окружив его, мы шли по улице. Не сговариваясь, все ввалились с ним в барак, где жили Лазаревы. Потоптавшись у дверей, Ваня пропустил нас в комнату.
Здесь было грязно и неуютно. Посредине комнаты — стол с немытой посудой. На свободном конце стола лежали
— Мать дома? — спросил я.
— В больнице, — тоненьким голоском ответила девочка.
— А Василий?
— В ночной, на работе, — буркнул Ваня.
— Ну вот, а ты молчал! — укоризненно покачала головой Тони и вдруг, осмотревшись, спросила: — Где у вас тут вода и ведра?
— Зачем тебе?
— Разве в такой грязи можно жить!
— Э, нет! — замахал руками хозяин квартиры. — Я и сам могу!
— А без тебя мы не обойдемся. Принеси-ка с Игорем воды, — распорядилась Тоня. — А ты, Леша, займись плитой.
Найдя ведра, Игорь выбежал в коридор. За ним вышел растерянный Ваня. Тоня тем временем подхватила на руки его сестренку и заходила по комнате.
— Знаешь, что мы с тобой сделаем, пока не поправится мама? — говорила она девочке. — Переселимся к нам в дом! Вот как приберемся, так я тебя с собой и унесу!
Часа через полтора в квартире Лазаревых стало чисто, уютно, тепло. Мы уселись возле плиты, где весело потрескивали дрова.
О том, почему Ване приходилось вечерами преподавать в шахматном кружке Дома культуры, мы знали. На скудный заработок матери-уборщицы и Василия, молодого еще токаря, трудно было прожить. Но все же школу он мог посещать.
— Выздоровеет мать, поедем обратно в деревню, — объявил Ваня твердо, как о давно решенном вопросе.
— И ты не закончишь десятого класса?
— А чего? Стану учителем в сельской школе. — Он пригладил вихорок на голове.
Трудно было поверить, что эти слова взрослого человека произносит щупленький паренек, почти еще мальчик.
— Да мы же тебя никуда не отпустим! — заволновалась Тоня.
— Нет! — Ваня сжал кулаки. — Пусть учатся те, у кого суконные брюки.
Мы переглянулись.
— Ты насчет Маклакова, что ли? — спросил я. — Так над ним вся школа хохочет.
— Хохочет? Мало этого! Он не человек, а подонок какой-то! — Ваня приподнял губу, показав два сломанных зуба. Глаза его гневно сверкали.
Не дожидаясь от нас вопросов, он стал рассказывать о том, как на днях в буфете Дома культуры Маклаков давал деньги двум парням.
— Они и тебя били? — быстро спросила Тоня. — Один длинный такой, а другой низенький, вертлявый?
— Вот вертлявый и привязался. Семка!.. А вы откуда их знаете?
На перемене Филя вызвал Маклакова в комитет комсомола.
— Чего
— Право! Ты еще говоришь о праве! — Филя вертел в руках свои очки. — За денежки нанимаешь чужие кулаки!
— Вы чего! Спятили? Какие кулаки? Да я вас привлеку!
— Семку и Антона мы уже накрыли. Факт! — ответил Филя. — Чего заморгал?
— Это провокация! — завопил Маклаков. — Я пойду к директору школы!
— Эх, ты! — гневно сказала Тоня. — Бессовестный, чем занялся. Ты что Миле Чаркиной предлагал?
— Я? Да что ты городишь?
— Будто не знаешь, почему она на собрании против тебя… Ты думал, за отцовские деньги браслет подарил, так уж купил девушку? Вот твоя записка! Вот! — Тоня провела запиской перед носом у Маклакова. — Не твой почерк? Не твой?
Маклаков вырвал у нее записку и тут же бросился к двери.
— Ну что, доказала? — злорадно засмеялся он, открывая дверь. — Документика-то нет! А вот твои записочки, Рубцов, я приберег! Тоже факт! — И он скрылся за дверью.
Судить Маклакова общественным судом решено было сразу после занятий. Пригласили Максима Петровича и открыли собрание. Выступая первым, Филя напомнил ребятам о поведении Маклакова за последние годы. Обеспеченные родители. Единственный сын. Никаких забот — что хочет, то и делает. Отец с матерью избаловали, заступаются за него, что бы он ни сделал, дают волю во всем.
— Помните, — говорил Филя, — еще в восьмом классе мы писали коллективное письмо его отцу, главному бухгалтеру завода. И что же? Хоть бы зашел! Но и мы, откровенно говоря, махнули на него рукой.
— И правильно! — крикнул Вовка. — Противно же на такого глядеть, не только разговаривать.
— Хватит, знаем! — закричали ребята.
— Мелкая душонка!
— Кто желает высказаться? — поднялась Тоня.
Она председательствовала на собрании.
— А зачем нам говорить? Пусть сам объясняется!
Маклаков, засунув руки в карманы, сидел и тупо молчал.
— Что он как воды в рот набрал? Пусть отвечает, — шумели ребята.
— Исключить его! — не выдержал я.
— Правильно! И я предлагаю просить педсовет исключить его из школы! — решительно сказала Тоня.
Наступила тишина. Маклаков пошевелился, но продолжал настороженно молчать.
— Есть другие мнения? — спросила Тоня. — Может, Маклаков, все-таки что-нибудь скажешь?
Но в этот миг открылась дверь и в класс вошла полная, цветущая женщина в сопровождении Ковборина. За ними следом стали входить незнакомые нам юноши и девушки с портфелями и папками в руках.
— Педологи! — ахнул Игорь.
Ребята потеснились, предоставив за партами место студентам-практикантам.
Ковборин, подозрительным взглядом окинув класс, спросил Грачева, что происходит. Максим Петрович объяснил ему.