Когда нам семнадцать
Шрифт:
— Где это он успел? — возмутилась Юлька.
Только когда миновали перекресток, от которого шла дорога в депо, Наташа тихо сказала:
— Захочешь найти — найдешь…
4
Под ногами похрустывали льдинки. Небо остренькими звездами мерцало над головой. Юлька изредка поглядывала на Наташу, и от жалости и нежности у нее сжималось сердце. Досада на Мишку все более разгоралась.
— Подумаешь, музыкант! Ты такая, Наташка! Лучшего в сто раз найдешь!
Наташа грустно
— Глупенькая ты, Юлька…
— Пусть, — страстно сказала Юлька. — Пусть я глупая, но я правду говорю!
Юлька умолкла, не в силах высказать всего, что сейчас обуревало ее.
— Понимаешь, Юлька, — после долгой паузы сказала Наташа, — я не знаю, что это такое…
«Что там не знаю! Любовь, конечно», — подумала Юлька. К слову «любовь» она относилась еще так, как когда-то, давным-давно, когда прочитала на лестнице в детдоме: «Юлька + Федька = любовь».
Наташа, видно, догадавшись, о чем думает Юлька, взяла ее под руку:
— В прошлом году я познакомилась с ним… До этого — Мишка и Мишка. Знакомый машинист. На баяне играет, выпить не прочь. А потом… Знаешь, Юлька, потом был вечер… были танцы, и мы возвращались поздно, чушь какую-то пели… Прощаясь, Мишка сказал мне… тихо-тихо, необыкновенно сказал: «Неужели вам и вправду нравится эта ерунда?» Я долго помнила его слова. Потом уже догадалась — пошлую песенку мы пели. А ведь мне она нравилась! «Поверь, что ты один, любимый…» — вполголоса начала она и сразу же оборвала. — Не могу… Как раньше я этого не замечала!
— И это все? — обрадовалась Юлька.
— Нет… — Наташа покачала головой. — Бывает так, что в одну минуту человек вдруг откроется тебе весь. И ты поймешь, что настоящий он не такой, каким часто бывает, а другой — и чистый, и светлый, и сильный. И он не прячет от тебя души. Играл он мне. Точнее не мне, а всем… Но я-то понимала — для меня играет. «Вьется ласточка сизокрылая под окном моим одинешенька…» Вот что играл… А потом напился… как сейчас…
Наташа остановилась, обеими руками повернула Юльку к себе, и Юлька увидела в полумраке, как светятся ее глаза.
— Что мне делать, Юлька?
Еще минуту назад Юлька смогла бы ответить ей. А сейчас растерянно молчала… И вдруг заплакала.
— Ну вот, — Наташа обняла ее. — Эх, Юлька, Юлька, дуралей ты мой…
Уткнувшись в Наташино пальто, Юлька говорила:
— Наташка… Хочешь, я пойду к нему скажу… Хочешь?
Наташа поправила ей косынку, застегнула пуговицу на пальто и неожиданно спокойно сказала:
— Идем ночевать ко мне.
В дом они вошли тихо, чтобы не потревожить уснувшую тетю Машу. Наташа начала стелить — себе на диване, а Юльке на кровати, но вдруг предложила:
— Давай спать вместе…
И, думая о своем, сказала:
— Помнишь, у Чехова: «В человеке должно быть все прекрасно…»
Юлька на цыпочках пошла по ковровой дорожке к выключателю… Она хотела выключить свет, да так и застыла с протянутой рукой. Из небольшого овального зеркала на стене на нее глядела худенькая девчонка в одной рубашке. У девчонки смуглое, обветренное лицо, блестящие, дерзкие глаза, черные волосы всклокочены,
«Насчет лица Чехов определенно загнул, — решила Юлька. — Не могут все люди быть красивыми», — и, скорчив рожу, показала себе язык.
Глава третья
1
Утром первой проснулась Юлька.
— Ой, боюсь, Наташка, в цех идти…
— Бойся, бойся, дрожи, это тебе полезно.
— Резцов у меня нет, работать нечем, — ныла Юлька по дороге в депо. — Вчера два последних сломала. Цыганков акт напишет… Как ты думаешь, напишет или нет?
Они вошли в цех. Наташа ободряюще улыбнулась Юльке и свернула в конторку, которая располагалась в углу цеха за стеклянной перегородкой, а Юлька пошла прямо, к своему станку. Еще издали она заметила, что в патроне ее «семерки», поблескивая бронзой, торчит какая-то деталь. «Паровой клапан инжектора! — удивилась она, подойдя ближе. — Кто же это работает на моем станке?»
Впервые за многие месяцы работы в депо ее обожгло ревнивое чувство.
В цехе почти никого не было. Ночная смена уже разошлась, а дневная только начинала собираться. Но вот показалась коренастая фигура Гаврилы Чекмарева. Токарь шел, сгибаясь под тяжестью стальной болванки. Остановился, пригнул плечо — раздался глухой удар. «Из кузницы хапнул заготовку вала. Калымная работа», — обозлилась Юлька и хотела было идти искать мастера, но Чекмарев остановил ее.
— Это клапан мой, — сказал он, по-медвежьи подойдя к «семерке», и хрипловато кашлянул. — Закончу — освобожу твою машину.
— Какое ты имеешь право занимать мой станок?! — возмущенно крикнула Юлька.
У него было осунувшееся лицо, покрасневшие угрюмые глаза. Юлька сообразила, что ночью Чекмарева вызвали в цех для срочной работы. Ее «семерка» хорошо подходила для обточки инжекторных клапанов, и Чекмарев, воспользовавшись этим, стал делать еще и клапаны.
Прищурясь, он смерил Юльку недружелюбным взглядом и нажал кнопку привода. У Юльки от обиды на глазах выступили слезы.
— Это что же творится? — звенящим голосом произнесла она, распахнув дверь цеховой конторки. — Одного станка ему мало, мой занял!.. Клапан точит, а мне болты и шпильки всю мою жизнь?!
Цыганков, сидевший над нарядами, даже не взглянул на Юльку.
— По Сеньке и шапка, — буркнул он.
— Можно повежливей, Сергей Иванович, — предостерегающе заметила Наташа.
Мастер поднял голову.
— А ты знай свое — нормируй, а в чужие дела не лезь!.. Я разрешил занять станок. На таких, как Чекмарев, все депо держится. А эта… — Цыганков презрительно покосился на Юльку, — резцы ломает, за станком не смотрит… Истерики закатывает. Болты и шпильки! «Колючка» кольнула! Ах-ах!.. А то что паровозы на срочном ремонте стоят, ей наплевать, ушла, и все. Не допускаю тебя к работе, — решительно заявил он Юльке, — иди к начальнику депо, жалуйся!