Когда наступает рассвет

Федоров Геннадий Анатольевич

4

Печорской породы сильный вороной конь за несколько часов домчал Латкина до монастыря.

Монастырь стоял на высоком живописном берегу, окруженный каменной стеной. Вокруг, куда достигал взгляд, простирались монастырские земли и луга. А дальше темнел лес.

Прежде со всех концов коми края, с севера и с юга, с Ижмы, с Удоры, даже с низовьев Печоры, сюда стекалось множество богомольцев. Чего только они не приносили с собой: рыбаки — лучшую рыбу,

охотники — дичь, пушнину, бедные вдовы — холст.

Многие приезжали сюда по обету. Постигнет какая-нибудь беда, заболеет ли кто, ушибется на лесозаготовках или на сплаве либо искусает на охоте медведь, дают люди обет отправить в монастырь сыновей. Здесь они работают год, два, а то и три: пашут, сеют, ухаживают за монастырским скотом, ловят рыбу, собирают для монахов грибы, ягоды. И все это задаром. Монахам жилось сытно и вольготно. Монастырские кладовые ломились от всякого добра. Одного хлеба хранилось несколько тысяч пудов. Он плесневел, гнил, но голодающим крестьянам монахи его не давали.

…Монастырский колокол монотонно гудел, призывая к вечерне, когда вороной конь примчал Латкина к ограде монастыря.

Настоятель уже был в церкви, но монахи, узнав, кого им бог послал, приняли Латкина как доброго гостя, провели в лучшую комнату в доме, где жил сам игумен.

Одному сидеть было скучно и, передохнув, Латкин попросил послушника провести его в церковь.

На вечерней службе людей было немного, в большинстве монахи. Время от времени они вслед за игуменом подхватывали:

— Подай, господи!.. Тебе, господи!..

В церкви стоял полумрак. Мерцали редко расставленные свечи, подрагивало пламя в лампадах.

Латкин не отличался набожностью, но в последнее время неудачи терзали его, вызывали невеселые мысли. Слушая богослужение, он думал о тяжелом грузе, который взвалил на себя, о том, что делать дальше, что готовит ему приближающийся новый год? Вспомнил Орлова, с которым вместе выступили из Архангельска, не раз бражничали и которого теперь уже не было в живых…

При мысли о смерти у Латкина заныло сердце. Он взял свечу, подошел к иконе Стефана Пермского и, опустившись на колени, долго молился. Так усердно он никогда не клал поклоны.

Вечером, по окончании службы, когда он сел за стол, игумен, благословляя его, сказал:

— Я видел, Степан Осипович, как вы молились. За богом молитва никогда не пропадет.

Гость коротко ответил:

— Я для того и приехал, отец Иннокентий, чтобы вознести молитву богу. Хочу отвлечься от мирской суеты, побыть наедине с богом. У вас здесь так тихо и спокойно, и духом и телом отдыхаешь.

Они ужинали вместе. Блюда приносила пышногрудая монашка. Как она попала сюда, в мужской монастырь? Ныне в жизни все так перевернулось, перепуталось, что Латкин не удивился ее присутствию и не стал расспрашивать. Не все ли равно! Монашка Таисья была совсем не стара и могла еще ввести в соблазн, особенно привлекательны были ее полные губы.

В трапезной, как и повсюду, стоял специфический затхлый запах. Плотно закрытые небольшие окна не открывались

бог весть с какого времени, воздух был сырой, спертый. Таисья, в низко повязанном черном платке, ставила на стол еду — впору десятерым поужинать; здесь была и семга, и вкусно заквашенная капуста, и грузди в сметане, и жареная телятина, и сардины, и шпроты, и полная серебряная чаша прозрачного меда. На столе возвышались бутылки с наливками.

В довершение всего она принесла в большой фарфоровой чашке дымящиеся пельмени, поклонилась и, растягивая слова нараспев, сказала:

— Потчуйтесь, господин губернатор! Сегодня, правда, не готовили хороших кушаний — завтра приготовим. Вам какого налить, красного или беленького?

— Я прихватил ром. Может, отец игумен отведает? — сказал Латкин. — Прошу! Из Англии привезен.

От чарки рома не отказались ни отец игумен, ни сестра Таисья, у которой сразу же зарумянилось лицо.

Когда сестра Таисья вышла ставить самовар, Латкин спросил игумена:

— Во время вечерни, святой отец, я почувствовал, что у вас в церкви чего-то не хватает. Как-то тускло стало, нет прежнего благолепия. Или мне показалось?

— Зело зорок ты, Степан Осипович! — стряхивая крошки с красивой пушистой бороды, усмехнулся игумен. Он еще был не стар, хотя в бороде уже виднелись седые нити. Наклонившись к гостю, он сказал — Я велел со всех икон снять ризы, убрать золото, серебро, все ценное и спрятать.

— Спрятать? — изумился Латкин и тут же подумал: «Ну и нюх у старого пса. И этот чует недоброе!..»

— А разве может что-нибудь случиться, отец игумен? — спросил он.

Игумен, подняв глаза, вздохнул:

— Может быть, и ничего не произойдет, а все же так лучше.

— Понимаю… Опасаетесь прихода красных? Но мы не собираемся отступать. Больше того, готовимся к новому решительному наступлению. Только что у меня был английский советник капитан Кук. Мы договорились сформировать новый стрелковый полк, проводим мобилизацию. Союзники обещают помочь оружием.

Подогретый ромом, Латкин не жалел слов, доказывая, что они сейчас сильнее, чем раньше. Он говорил и сам не верил своим словам. Но глаза игумена повеселели: видимо, по сердцу пришлись ему эти речи. Латкин осмелел и уже прямо изложил цель своего приезда.

— Ваша святая обитель, конечно, не будет стоять в стороне в этот грозный час? — подливая рому в серебряную чашу игумена, спросил он.

— Мы от всего сердца возносим молитвы о даровании нашему христолюбивому воинству скорейшей победы, — отозвался игумен. — Служим молебны, денно и нощно молимся за вас, наших освободителей.

— Это хорошо, но мало. Одними молитвами врага не сломить.

— Чем же мы можем помочь?

— Хлебом, мясом, продуктами. Союзники, конечно, обещают, но их продукты надо еще привезти из; Архангельска. Дорога дальняя. А нам сегодня надо кормить солдат. Численность войск возрастает. — Латкин говорил убедительно, помогая себе жестикуляцией, опасаясь, что игумен будет упираться. Но все получилось лучше, чем он думал.