Когда наступает рассвет
Шрифт:
Вместе с матросами у дров возился и Терентий. Увидев Домну, он спросил:
— Ты, девка, куда едешь? Тоже, что ли, в город Вологду? К губернатору?
— Нет, дальше, в Питер.
— В Питер! Ух ты! — удивился Терентий и в раздумье поскреб затылок. В детски наивных глазах затрепетала какая-то мысль.
Он подошел совсем близко к девушке, спросил таинственно:
— Может, и царя увидишь?
Домна улыбнулась.
— Почем знать, может случиться, — сказала она в шутку.
— Ух ты! — снова воскликнул он и громко зашептал — Увидишь царя-батюшку,
— Скажу, обязательно скажу! — голос Домны дрогнул. «Бедняга! — подумала она. — А сколько таких по свету мыкается! И почему на земле так устроено: одни живут, красуясь, таким и рай не нужен, а другие голодают? Будет ли когда получше?»
— Домна! — окликнул ее кто-то.
Она оглянулась. Из-за спины унтера выглядывал улыбающийся Проня.
Словно ветром ее подхватило. С платком в руке она взбежала по трапу, едва не столкнув матросов с носилками, и через мгновенье уже была рядом с Проней.
— Выпустили?
— Как видишь!
— Хорошо-то как! Рассказывай, где пропадал в день отъезда, несчастная душа?
— За чаем поговорим, — весело сказал Проня. И побежал за чайником.
В него нацедили кипятку из куба, прихватили котомки и устроились на корме в укромном местечке чаевничать.
Размоченные в кипятке сухари казались вкусными. У Домны были и шанежки и ячневые пироги. Домна, смеясь, рассказывала Проне, как ее новая хозяйка привередничала:
— «Ах, ах! Я умираю!.. Доктора скорее…»
Схватившись за голову, Домна так закатывала глаза и стонала, что и Проня не мог удержаться от смеха.
— Ну и барыня, и чудеса же ты рассказываешь!..
— А все же скажи, почему ты опоздал на пароход? — перевела разговор Домна.
Тот ответил со вздохом:
— К бабушке бегал. Одна осталась, больная.
— И я маму оставила, — сокрушенно сказала Домна.
— Твоя мать крепкая, и не одна осталась. А бабушка одна и еле ходит.
Домна задумалась. Ее темные брови сошлись над переносицей. Строгие глаза смотрели на разбушевавшуюся Вычегду, словно что-то хотели увидеть среди косматившихся, вспененных волн. В эту минуту она казалась значительно старше своих лет.
Некоторое время они сидели, каждый думая о своем. Проня с тревогой спросил:
— Все же решила ехать с этой дурой-хозяйкой?
— Поеду. Обещали взять к себе в Питере.
— Будешь терпеть ее капризы?
— Поживу, пока не осмотрюсь, а там видно будет… Чай, я к ним не привязана. Не понравится, прощай скажу. Мне главное теперь в Питер попасть.
— Лучше бы ты, как советовал Мартынов, на завод устроилась. Там быстрее в люди выбьешься.
— Если смогу, так и сделаю. Ой, как подумаю, что еду в Питер, самой не верится! В такую даль меня нелегкая несет… А ты, Проня, на моем месте поехал бы?
— Отчего же!.. Может, и мне доведется побывать в Питере. Вот бы встретиться нам!
— Спрошу у барыни, где они живут, и скажу. Случится быть в Питере, обязательно разыщи меня…
Они и не заметили, как пролетело время. Пароход дал отвальные гудки. Матросы убрали трап, и «Учредитель»,
Кузница, в которой работал Мартынов, находилась за банями, у спуска к заливчику. Раньше сюда редко кто наведывался. Но добрая слава о ссыльном мастеровом быстро разнеслась среди крестьян, и те шли к нему со своими житейскими нуждами: топор наварить, коня подковать или побеседовать о том, что слышно на белом свете. Иные засиживались до заката, пока обеспокоенные хозяйки не посылали детишек разыскать «пропавших» мужей.
Мартынов был рад посетителям. Для каждого находилось теплое слово. У него становилось все больше знакомых. Но Василий Артемьевич понимал, что в любую минуту могут пожаловать и другие гости. И в ожидании их всегда был настороже. Однако все произошло быстрее, чем он предполагал.
В тот день крупных поковочных работ не было, и он решил заняться починкой разной утвари: надо было запаять протекающий таз, вылудить самовар, починить ведро. Такой работы было полно.
Мартынов не спеша развел в горне огонь. Было еще рано, и никто из посетителей пока не заглядывал. Напевая под нос «Дубинушку», Василий Артемьевич сунул в огонь паяльник и взялся за мехи, вспомнив Проню. Тот, забегая, часто раздувал горн.
Так он работал час, может быть, два, как в кузницу явился полицейский.
— Кончай коптить! — строго приказал он. — Пойдем!
Уже по тону полицейского Мартынов понял, что добра ждать нечего.
Догадка превратилась в уверенность, когда они подошли к дому, где он жил. Полицейский чиновник с жандармом в его комнате производили обыск. Все было перевернуто, разбросано по полу. Даже соломенный матрас был распорот.
— Вы что-нибудь потеряли, что так старательно ищете у меня? — не удержался Мартынов.
Полицейский чиновник смерил его откровенно враждебным взглядом:
— Тебе лучше знать, что мы ищем! И советую не задерживать нас, выложить немедленно!
— Что?
— Листовки.
— Помилуйте, какие листовки? — развел Мартынов руками.
— И запрещенные книги.
— Ищите… Если найдете, забирайте. Только ничего такого у меня нет.
— Показывай все свои вещи, — потребовал полицейский чиновник.
— Ну какие же у меня могут быть вещи? Вот только то, что на мне! — пожал плечами Мартынов. — У пролетария все его богатство — руки и голова.
— Молча-ать! И поменьше рассуждайте… Одевайтесь! — приказал полицейский, направляясь к выходу.
Мартынов попрощался с хозяйкой, наказал ей, если обратно не вернется, забрать из кузницы его инструменты и хранить, а принесенную в починку утварь раздать владельцам.
Шагая между полицейскими, Василий Артемьевич обдумывал, как ему держаться в управлении и к чему следует быть готовым?
Полицейское управление находилось на набережной, в двухэтажном каменном здании с толстыми стенами и сравнительно маленькими окнами, в первом этаже забранными железными решетками.