Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Ты прав, Мишель! — пропела в нос его супруга. — Когда мы ехали сюда, я своими глазами видела — на вокзалах полным-полно молодых, здоровых носильщиков. На пристанях та же самая картина. А зайдешь в ресторан, к тебе подбегают несколько лакеев. И все крепыши на удивление!
— Совершенно верно, милая, — Космортов коснулся губами руки жены и торжествующе посмотрел на гостей. — О чем говорит все это, господа? О том, что людские резервы у нас колоссально велики! Можно сказать, неисчерпаемы! И мы можем
Восторженно хлопал ему и Кондрат Мокеевич, который, оставив преферанс, вышел посмотреть, чем заняты гости.
Еще не стихли аплодисменты, как поднялся Латкин. Резким движением руки отодвинув тарелку, он спросил:
— В Петрограде все так думают?
— Конечно!
— О святая простота! — развел руками Латкин. — Носильщики на вокзалах, лакеи в ресторанах… Так рассуждать, значит не видеть, что происходит в стране… Армия сдает неприятелю город за городом! Выпуск продукции резко снижается, и совсем не так хорошо живут в деревнях, как кажется со стороны. Правительство явно не в состоянии вести войну… если не будут приняты кардинальные меры!
— Что вы хотите этим сказать, милейший?
— Только то, что необходимы изменения социального порядка! Надо открыть путь демократическим преобразованиям!
— Свобода, демократия… Это теперь в моде! — неодобрительно покосился на Латкина Космортов-младший. — Но, уверяю вас, без твердой руки монарха все пойдет прахом! Россия погибнет! Неужели вы хотите ее видеть поверженной перед врагом?
— Ни в коем случае! — запальчиво воскликнул Латкин. — Но если мы хотим разгромить врага, то руководить страной должны сильные и умные люди, а не юродствующие во Христе!
Наступило неловкое молчание. Слухи о неблаговидной роли Распутина при дворе широко ходили и по провинции. Латкин почувствовал, что сказал лишнее, и, чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов, поднял рюмку:
— Думаю, хватит об этом. Пусть время нас рассудит. Предлагаю тост: за нашу победу на поле брани!
Дамы зааплодировали ему, и больше всех старалась жена Суворова, Мария Васильевна, в глазах которой Латкин предстал вдруг этаким смелым бунтарем, почти героем. Если бы знать ей, что, собственно, ради этого он и затеял весь спор!
Кондрат Мокеевич подхватил тост Латкина охрипшим голосом:
— Православному русскому воинству — ура!
Порядком захмелевшие гости поддержали его вразброд, но свои рюмки опорожнили дружно.
Суворов, подцепив вилкой сардину и глубокомысленно разглядывая ее, спросил у архитектора:
— Михаил Кондратьевич, при дворе часто устраивают балы?
— По особо торжественным случаям.
— И там тоже закусывают сардинками?
— Кто чем желает!
— А самого царя-батюшку
— И не раз!
— Вот же счастливый человек! — позавидовал купчина, покачивая головой.
— Ив Зимнем дворце бывали? — сгорая от любопытства, поинтересовалась его миленькая жена.
— А как же, Мария Васильевна, как же! Мне по долгу службы приходится бывать там…
Жена Кондрата Мокеевича, улучив момент, шепнула мужу:
— Тебя спрашивают, Мокеич.
— Кто?
— Голубев пришел.
— Почему же он сам не поднялся сюда? — нахмурился доверенный.
— Не знаю, Мокеич, не знаю. Велел быстро позвать тебя. Сердитый очень. Волком смотрит.
«Что там случилось? — поднимаясь из-за стола, подумал хозяин. — Коли пришли из полицейского управления — добра не жди…»
На кухне с ним холодно поздоровался исправник, раскрасневшийся, словно только что из бани.
— Мы ждем… Где это вы пропадали? — начал было тоном гостеприимного хозяина Космортов, но исправник остановил его:
— Постойте… Объясните сначала, где был утром вот этот хлюст? — Голубев круто повернулся на каблуках и показал пальцем на сидевшего в дальнем углу Проньку.
— Ах, вот он где, голубчик! Изволил явиться наконец! А я его, окаянного, с утра разыскиваю, — сказал доверенный, подходя к работнику. — Говори, где был?
Проня встал, застегивая пуговицу на вороте холщовой рубашки, со смущенным видом начал рассказывать:
— Проспал малость, хозяин… Вчера ходил стога огораживать, вернулся поздно и заночевал у бабушки. А она сегодня не стала будить, пожалела меня. А затем погостил у нее, шаньги ел. Ведь мне скоро в солдаты идти… Вот так и получилось…
— Так-с, значит, проспа-ал?! — протянул доверенный, недоумевая, зачем Голубеву понадобился этот ттарнишка.
— Врет! — отрезал исправник, огорошив Кондрата Мокеевича. — Сегодня, после обедни, он с колокольни собора сбрасывал листовки!
— Я? Чего это я полезу… — начал было Проня, но Голубев осадил его:
— Молчать! Хватит болтать чепуху… Говори, откуда листовки? По чьему заданию действовал?
— Да с чего вы взяли? — Парень простодушно посмотрел в глаза исправника и утер нос рукавом.
— Не притворяйся дурачком! Кожевник Марко видел тебя там, а ты мне рассказываешь про какие-то стога сена, черт возьми! Я тебе покажу кузькину мать, если будешь голову морочить! Признавайся, щенок! Ну?! — в ярости кричал Голубев, размахивая кулаком перед самым носом Прони. Было отчего ему выйти из себя: люди празднуют, веселятся, а он, как ищейка, рыщет по городу и не может напасть на след. Проклятая служба!
Исправник круто повернулся к Кондрату Мокеевичу:
— Поговорите вы с ним, развяжите ему язык! И чтобы все выложил!