Когда наступает рассвет
Шрифт:
Глаза Космортова стали колючими. Он схватил Проню за ворот рубашки и так тряхнул, что все пуговицы сразу отлетели и раскатились по полу.
— Ты? — спросил он, пьяно дыша в лицо парня.
— Нет! — ответил Проня твердо.
— Душу вытрясу, говори!
— Ничего не знаю…
Словно ястреб, вцепившийся в добычу, хозяин таскал Проню по полу кухни из угла в угол, пока сам не выбился из сил. Тот не сопротивлялся, лишь старался уберечь лицо и голову от ударов и пинков.
— Ух, сердце лопнуть ладится! — присев на скамью и тяжело
— Обыщем!
Но обыск ничего не дал. Парень все стоял на своем:
— …Проспал — это верно, сознаюсь, виноват, а больше ничего не знаю…
— Ну тогда тебя, голубчика, отправим за решетку, — сказал Голубев и сердито забарабанил пальцами по столу.
— В солдаты его забирают. Уже повестка поступила, — сказал Космортов.
— В солдаты? — встрепенулся Голубев. Некоторое время он разглядывал молча парня, настороженно сидевшего в углу и озиравшегося исподлобья волчонком. «Что с ним делать? Задержать, так он, пожалуй, обрадуется, что на фронт не попал…»
Наверху заиграл граммофон, стали слышны задорные звуки польки и топот танцующих пар.
— Ну-с, что ж! В солдаты так в солдаты! — решил исправник. — Только я попрошу, Кондрат Мокеевич, рассчитаться с ним сейчас же, при мне… И на этом кончим, пожалуй! Надоел мне этот сопляк!
Космортов понимающе кивнул:
— Расчет у меня готов… Выйдем-ка на крыльцо, парень. Там я тебя «рассчитаю»! — И, зловеще посмотрев на работника, хозяин направился к двери.
Через кухонное окно Голубев видел, как Пронька кувырком слетел с крыльца и распластался на земле. Затем он встал, подобрал выброшенную вслед ему котомку и, прихрамывая, поплелся к выходу. Закрывая за собой калитку, он оглянулся, и исправник поймал его взгляд, полный ненависти.
— Пойдемте наверх, — предложил Голубеву вернувшийся Космортов. — Заждались мы вас. Сегодня у нас прощальный обед по случаю отъезда сына с женой в Питер. Прошу вас.
Пронька-новобранец
Через три дня к городской пристани у Медвежьего залива, густо дымя, пристал пассажирский пароход «Учредитель». Отвальных гудков еще не было, но к пристани уже со всех сторон потянулись люди. В основном это были старики, старушки, но среди них и немало подростков, девушек. Много и ребят — без них, как известно, не обходится ни одно важное событие.
Заполнившая высокий берег толпа стояла понуро, удрученная общим горем. Кое-где прозвучит фраза-другая, и опять тишина — так бывает перед выносом из дома покойника.
— Не видать еще?
— Пока не видно…
— Кормят их сейчас… Уже на дорогу.
— Этакую ораву не вдруг накормишь…
— А много их сегодня повезут?
— Целый пароход! Со всей Вычегды набрали и с Сысолы тоже!
— О господи! Что делается на свете! Покуда всех не поубивают,
Девушки стояли притихшие. Были они одеты чище и лучше, чем обычно. Самые бойкие тихо перешептывались между собой.
Мужики дымили самокрутками. Если и начинали разговоры, то о повседневных делах, помалкивая о том, что у каждого камнем лежало на сердце. Как умудренный опытом матерый медведь долго обнюхивает лакомый кусок, опасаясь капкана, так и они в разговоре кружились вокруг да около: толковали о сенокосе, о том, что теперь не достать не только косы, но и гвоздя, чтобы прибить отскочивший каблук, да и хороших косцов почти не осталось по деревням, пока не добрались до самого больного места:
— Помните, мужики, как провожали первые партии рекрутов. С молебствием, с попами да хоругвями!
— Это верно, провожали что надо. И подарки раздавали…
— А теперь пригонят бедняг, как баранов, погрузят на пароход, и валяй с богом!
— Кто с ними сейчас будет возиться! Через каждую неделю, почитай, увозят вниз по Вычегде сотнями. Успевай только подсчитывать, сколько их…
— Скоро, видать, и до нас доберутся…
Невдалеке от сходней, спущенных с парохода на берег, стояли Домна с Анной и матерью.
— Куда тебя, доченька, несет в такое-то время? Скажи, неслух: куда и что отправляешься искать? — уже который раз спрашивала у Домны мать, все еще, видимо, надеясь уговорить ее остаться.
Выжидающе поглядывая на берег, Домна отвечала мягко, но решительно:
— Не держи меня, мама, и не уговаривай. Ты же знаешь: если я сказала — поеду, значит, так и будет.
— Подожди, касатка, — вздохнула мать и продолжала рыться у себя за пазухой, — поделимся нашими копейками. Пригодятся тебе там, в людях. Чай, не дома жить, знаю!
— Не надо, мама.
— Как не надо?
— Какая ты! Говорю же: не надо мне. Капитан парохода обещал бесплатно довезти до Котласа. Буду им каюты мыть, прибираться на кухне. А там молодые нашего доверенного обещали билет купить. Хотят взять меня к себе.
— Ох ты, неугомонная! Скажи, когда тебя обратно ждать?
— Пока не знаю. Там видно будет, мама! — потуже завязывая развязавшиеся концы платка матери, ласково сказала ей Домна. — Смотрите, сколько собралось народу! Аннушка, помоги матери. Я сверху руку подам! Кажется, идут.
Поднявшись на берег, Домна увидела новобранцев, спускавшихся по Никольской улице к пристани.
Впереди шагал воинский начальник Драгунов. Прошлым воскресеньем Домна видела его в Троицком соборе. Тонкий и высокий, он вышагивал, словно журавль по болоту, далеко вперед выбрасывая ноги в начищенных сапогах. За ним ковылял унтер в поношенном мундире, слегка припадая на правую ногу. Ремень с трудом стягивал его выпиравший живот, и старый служака время от времени рукавом смахивал пот с медно-красного лица.