Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Ас кем это ты там стояла у колодца? — спросила ехидно Анна.
— Когда? — сделала удивленные глаза Домна.
— Я еще сквозь сон услышала конский топот. А встала да выглянула в окно — он уже у колодца зубы скалит.
— Кто?
— Да твой, этот белобрысый.
— А! Это Пронька из Кируля… — небрежно сказала Домна, словно не замечая вызывающего тона сестры. — Он лошадь искал хозяйскую. Где-то около Пажги, говорит, поймал. Три дня гонялся за ней, окаянной… Пронька говорит: завтра Успенье. Может, в город с тобой прогуляемся? Зачем дома киснуть в такой день? В
Не будь Аннушка занята своими волосами, она прочла бы в сияющих глазах сестры: «А ты и не догадываешься, почему у меня на сердце так хорошо!»
За столом, похлебав из общей чашки жиденьких щей, Домна вскинула глаза на мать и начала издалека:
— Мамук! Хозяин сегодня рассчитаться обещал. Кучу денег принесу!
— Дай бог, — вздохнула мать.
— Мам, ты у нас хорошая. Я всегда говорю: наша мама всех лучше. Аннушка, правду я говорю?
— Смотрю я на тебя: сидишь ты, как на шиле! — пытливо нацелилась взглядом мать на младшую дочь. — Что случилось с тобой, девка? Уж не тот ли балбес тебе голову вскружил?
— О ком ты это, мамук? — с невинным видом спросила Домна.
— Да о том самом, с кем у колодца любезничала. Смотри ты у меня, не водись с кем не следует! Что толку от такого бесштанного.
— Ах, маманя! — обиделась Домна. — Уж и нельзя поговорить с человеком! А сама-то, как встретишься с кем-нибудь у колодца, говоришь без конца…
— Остра ты стала на язык, девка! — недовольно проворчала мать.
— Не сердись, мамук, это я по глупости… Отпусти нас с Аннушкой завтра в город. Хочется обедню послушать в старом соборе, богу помолиться. Знаешь, сегодня во сне я видела ангелов. Красивые такие, крылатые, с серебряными трубами. Говорят мне: «Молись, Домна…» — Домна молитвенно закатила глаза, являя собой образец кротости и смирения.
Анна еле удержалась, чтобы не прыснуть, и с двойным усердием принялась за щи. Мать подозрительно посмотрела на озорную дочку.
— Богу молиться — дело похвальное, конечно. Да ведь ты опять что-нибудь выкинешь.
— Не бойся, мам, ничего не случится. Вот и Аннушка будет со мной…
— Ну что ж! Коли хочется, сходите помолитесь…
Домна быстро выбралась из-за стола, схватила узелок, в котором ее обед: печеный картофель, кусок ржаного вперемешку с мякиной хлеба.
— Ну, мамук, жди с деньгами.
— Твои бы слова, доченька, да богу в уши! — сказала Наталья Ивановна, провожая Домну до порога. И уже громко добавила — Не опоздай на работу, дитятко! Беги быстрее!
Домна уже не слышала ее наставлений. Она, бегом спустившись с крыльца и поправив на голове ситцевый платок, понеслась под гору, и скоро ее тонкая, легкая фигура мелькала уже далеко на лугу.
От тихой деревушки Дав, где жила Домна, до кирпичного сарая Гыч Опоня было неблизко. Каждое утро Домна спешила знакомой тропкой, чтобы явиться на работу одной из первых. Тропинка вилась по сырому кочковатому лугу, затем ныряла в лесок,
В лесу тихо. После ночного грозового ливня от пригретой солнцем земли поднимается парок. А там, где поглуше, — сыро и прохладно.
Миновав соседнюю деревню Чит, Домна задворками вышла на кочпонскую дорогу и, где вприпрыжку, где быстрым шагом, направилась по тропинке, бегущей между полями, на которых тут и там стояли золотистые суслоны.
Кочпон отличался от других пригородных селений. Несколько лет назад по этому селу погулял красный петух, и теперь оно заново отстраивалось. Дома в нем новые, недавно срубленные; на сосновых бревнах еще не успела засохнуть смола. Улицы прямые, широкие. На высоком берегу Сысолы виднеется голубая церквушка.
У околицы села Домна увидела стадо. Хозяйки уже подоили коров и выпроваживали их на пастбище. В утреннем воздухе далеко разносилось мычанье коров и телят, звон бубенцов и стук погремушек, лай собак. И все это перекрывал густой, величественный голос вожака стада: «Му-у-у!..»
Это был огромный черно-пестрый бык Гыч Опоня, по кличке Магэ. Важный, словно пристав, широкогрудый, на массивных ногах, с тяжелой, будто каменная глыба, головой. Налитые кровью глаза устрашающе поблескивали. Он медленно шагал в стаде коров, помахивая шишкастым упругим хвостом.
Домна знала, что этого быка следует остерегаться. Но когда она шла мимо домишка одноногого Макара, на дорогу выбежал вихрастый мальчонка и, размахивая хворостиной, закричал на коров:
— Уходите от нашего дому! Быстло, быстло!
Мальчик не сразу заметил быка, а когда тот оказался в нескольких шагах, растерялся со страху. Бык, опустив голову, напрягся, чтобы ринуться вперед. Еще один миг, и он повалит парнишку на землю, убьет.
Домна стремительно бросилась к нему. Закричала истошно:
— Куда ты, идол, куда? Вот я тебе, только посмей!
Бык поднял голову, с недоумением покосился на девушку. Домна нагнулась и, схватив подвернувшуюся под руку старую, выброшенную за ненадобностью плетуху-корзинку, швырнула ею в быка. Плетенка попала в лоб и повисла на рогах. Бык затряс головой, пытаясь освободиться от корзины. Домна схватила мальчика под мышки, встав на нижние жерди изгороди, перебросила его в огород, но, спрыгнув обратно, почувствовала боль в ноге.
— Ай да молодчина, девушка! Этакого зверя не испугалась!
Домна оглянулась. Чуть поодаль стоял незнакомый человек в стареньком пиджаке, картузе и с удочкой в руках. Он поднял увесистую палку, валявшуюся у изгороди, и громко крикнул на быка. Магэ, успевший уже освободиться от мешавшей ему плетенки, сердито ударил копытом о землю и нехотя поплелся за стадом.
— Ах, проклятущий! Чуть не забодал сынка! — громко причитая, выбежала из дому женщина. Это была жена Макара, тетушка Татьяна. Всю весну она тоже работала у Гыч Опоня, месила глину, а на время сенокоса вынуждена была уйти, чтобы заготовить корм для своей коровенки.