Когда наступает рассвет
Шрифт:
— Да, это прошлый год построил! — с удовольствием подтвердил Гыч Опонь.
— И печь для обжига, кажется, новая. И людей больше работает. Вон их сколько: и там, и там, и там…
— Больше полсотни человек около меня кормится, да толку от них мало. Короший народ на войну забрали, сопливые девчонки остались.
— Отлично, — восхищался Космортов. — В детстве, помню, здесь темный лес стоял. Когда я ходил по дороге в Кочпон, я каждый раз со страхом оглядывался на этот лес: боялся леших и медведей. Чтобы не тронул медведь, я брал заплесневевшую корку хлеба и ел эту гадость. Дядюшка! Прикажи принести из пролетки
— Кто он такой саквояж? — растерянно спросил Гыч Опонь. — Я не знаю.
— Саквояж — кожаная сумка. Там у меня краски, кисти. А мольберт — это станок для рисования. Понял?
— Понимай теперь, все корошо понимай! — закивал дядя и, желая блеснуть перед рабочими, крикнул Домне — Эй, девка! Чего вылупил глаза! Скоди на лошадь, неси барину… Как говорил? — обратился он к племяннику.
— Мольберт, саквояж и стульчик!
— Вот дырявой голова! — Гыч Опонь сердито бросил Домне уже по-коми — Вай бариныслысь колуйсо. Сэсся коди за барином — куда он, туда тэ тшотш. Кылан он, но, божтом катша? [2]
2
Принеси вещи барина. Затем сопровождай барина — куда он пойдет, туда и ты. Слышь, бесхвостая сорока?
И, снова обращаясь к племяннику, пожаловался:
— Некороший девка этот.
— Почему? — прищурился архитектор на Домну, возившуюся с его вещами у пролетки. — Ты не прав, дядюшка. Она, на мой взгляд, хорошенькая: выразительные губы, умные глаза! В ней что-то есть. Как ты находишь, Степан Осипович? — обратился он к Латкину.
— Ничего, смазливая, — согласился Латкин.
— Нет, ты посмотри внимательнее: характерное лицо зыряночки. Знаете что? Я, пожалуй, набросаю ее портрет.
— Дуглы вай, дуглы, племяш! [3] — замахал руками Гыч Опонь. — Некороший она баба, шалтай-балтай…
Домне было смешно, как изъяснялись дядя с племянником: один по-русски, другой по-коми, вставляя безбожно исковерканные русские слова. И тем не менее они понимали друг друга.
«Однако быстро он забыл родной язык! — подумала о Космортове Домна. — Стыдится его, что ли? Старается барином себя показать…»
Архитектор, конечно, и не предполагал, что о нем думает в эту минуту сопровождающая его девушка. Следуя за дядей, он беззаботно насвистывал. Гыч Опонь, суетясь, рассказывал про свое хозяйство, объяснял, где и что находится, как думает расширять предприятие.
3
Брось давай, брось, племянничек!
Кирпич на его заводике производили кустарным дедовским способом. Когда требовалось быстро изготовить большую партию, глину месили лошадями. Обычно же все делали люди, так обходилось дешевле.
Когда хозяин со своими гостями подошли к той яме, где работала с подружками Домна, девушки топтались особенно усердно. Под их ногами вязкая масса чавкала, сопела, пучилась, прилипала к ногам.
Не одна уже на этой работе получила ревматизм. Многие жаловались на боли в пояснице. Потопчись
Хозяин велел девушкам подать для пробы глину; помял между пальцами, покачал головой недовольно.
— Что, красавицы, весело работать? — спросил Латкин.
— Весело… — отозвалась Клава, другие промолчали.
— Раствор слабый. Добавьте песочку и месите лучше. Усерднее надо работать. Бог труды любит! — распорядился Гыч Опонь и повел гостей дальше, к сарайчику, где формовали кирпич-сырец.
Домна с вещами хозяйского племянника замыкала шествие.
Здесь, на формовке, хозяин платил не поденно, как другим рабочим, а с каждой сотни кирпича. И работницы трудились изо всех сил. Руки, плечи — все в постоянном движении. Надо успеть, чтобы не отстать от других. А не будешь поспевать, на твое место поставят другую, более проворную. Приходя домой, формовщицы еле держатся на ногах, спешат быстрее до постели добраться. Натруженные руки ноют, а по ночам немеют, становятся словно деревянными.
Кирпич-сырец относили в сушилку и ставили на длинные стеллажи. Потом, после выдержки, в печь на обжиг.
Когда Гыч Опонь с гостями подошел к печи, Макар вытянулся и поздоровался по-солдатски:
— Здравия желаю!
— Здравствуй, дружище! — ответил Латкин. — Видать, что солдат. Где ты потерял ногу?
— В Галиции.
— Чудесно, — машинально сказал Космортов и поспешил тут же поправиться — Добро, добро, солдат. Работай!
— Добро — что в проруби дерьмо! — сказал Макар.
Латкин пожал плечами, а его приятель сделал вид,
что не понял дерзости Макара.
Чтобы замять неприятный разговор, Гыч Опонь предложил Латкину пойти посмотреть кирпич, заготовленный для продажи.
— Недалеко тут, у дороги сложен, — сказал он. — Понравится — можете увезти хоть сегодня!
Космортов, установив мольберт, начал вытаскивать из саквояжа краски, кисти и все необходимое для рисования. Домне он предложил сесть несколько дальше. Объяснил, что собирается рисовать ее портрет. Сказал, чтобы она сидела смирно, не вертела головой.
Тем временем Латкин с хозяином направились к штабелям аккуратно сложенного кирпича. Агроном, осмотрев товар, спросил о цене.
— Товар первосортный! — расхваливал свой кирпич Гыч Опонь. — На сотни лет. Сами видели, как девчонки месят глину. Я им поблажки не даю. Зато и кирпич — звенит!
Хозяин взял из кучи кирпича один, щелкнул по нему ногтем и, бросив к ногам, торжествующе заявил:
— Видал, Степан Осипович! Вроде как из железа. Не стану тебя обманывать, не возьму такой грех на душу. Кирпич сильно короший, покупай.
— Хорош-то, быть может, и хорош, Афанасий Петрович. Да ведь и цена у тебя… — Латкин, не докончив фразу, прищелкнул пальцами.
— Степан Осипович! По нынешним-то временам разве эта цена? — удивился Гыч Опонь. — Можно сказать, задаром даю. Покупателю всегда кажется дорого, а нашему брату — одно разорение. Уже подумываю закрыть дело. Только жалко своих работников. Перестану возиться с кирпичом, куда они денутся? С голоду подохнут! Истинный Христос, пропадут… А все война! За второй год перевалило, а ни конца ей, ни края не видно. Как там наши теперь воюют? Жив ли еще проклятый Вильгельм у немцев?