Когда наступит тьма
Шрифт:
– Как же, ваше высокопревосходительство?
– С заглавной буквы.
– Простите?
– Ваше Высокопревосходительство.
– Ах да. Как же, Ваше Высокопревосходительство?
– Отлично. – Нескончаемая пауза. – И что же вас интересует?
Руководитель протокола осторожно прикрыл дверь, отделявшую коридор от зала.
Белобрысый не смог сдержаться и тихо, чтобы в зале не было слышно, прошептал, если позволите, ваше благородие, я предоставлю вам структурный план роста благосостояния с использованием резервных фондов, созданных за счет прибыли двенадцати национальных и всех иностранных
– Чего-чего? – так же чуть слышно прошептал Руководитель протокола.
– Ничего особенного, ваше благородие: раз банки получают прибыль, не сделав при этом капиталовложений, я их заставлю оказать государству помощь.
Из зала сквозь дверь сочилось неприятно густое молчание. И вслед за ним отчеканенное «Как же, Ваше Высокопревосходительство? Есть ли у вас ответ на мой вопрос?»
В коридоре Руководитель протокола неохотно проворчал, да, может, это и неплохая мысль. И тут пригляделся к нему и сразу же разъярился:
– Эй, ты, нахал! Сказано тебе, ни при каких обстоятельствах не снимать родинку! – И озабоченно добавил: – То-то мне казалось, что дело тут нечисто!
Постановили не ввозить в страну ни единого экземпляра Observer из-за происков журналистки Кэролайн Брайан, осмелившейся выставить на смех Его Высокопревосходительство, обозвав его никчемным болваном и заявив, что он больше напоминает говорящую марионетку, чем Главу государства, и что…
– Расстрелять ее как врага Народа.
– Как, Ваше Высокопревосходительство! Она улетела к себе в Миннесоту!
– Это еще куда?
– В Америку.
– Там пусть и расстреляют, мне-то какое дело? Пусть этим займется Коммандо. Такой обиды Отечество простить не может: позоря меня, она позорит всю страну.
– Будет сделано, Ваше Высокопревосходительство. Коммандо получит приказ.
В тот же вечер Министр полиции и Руководитель протокола созвали экстренное совещание с тремя другими министрами и изложили им свою безумную идею.
– Это безумная идея, – заключил один из министров.
– Вот и мы о том же. Но на этой неделе предстоит еще два интервью, чтобы сообщить об успехах нашей Родины читателям из…
– А журналистов кто прислал?
– La Repubblica и Der Spiegel.
– Господи боже.
– Вот именно.
Последовало продолжительное молчание. В конце концов один из министров сказал: и другого выхода нет?
– Дело срочное. Его Высокопревосходительство в последнее время сильно сдал.
– Это и так ясно.
– Но мы висим на волоске, если…
– Мы висим на волоске, если не прекратим это пагубное увлечение иностранной прессой. Совсем, сука, с катушек съехал. Ну спятил же совсем!
– Угу.
Он услышал «пошевеливайся!», но еще несколько мгновений не понимал, что происходит. У него на кровати сидели два министра: как их сюда занесло, если он сам запирал дверь на ключ, и…
– Пошевеливайся, Белобрысый! – снова скомандовал Министр вооруженных сил. – Через пять минут чтоб был при полном параде. И с родинкой.
– А надеть-то что…
– Да хоть что. Потеплее оденься,
Его окружили семь министров и объяснили, в чем загвоздка. Добавив, что отлично знают, что он и сам давно об этом догадался.
– И что же…
– Сам будешь давать интервью.
– А его высокопревосходительство что на это скажет, господин министр?
– С заглавной буквы.
– Что скажет Его Высокопревосходительство, ваше благородие?
– Не твоя забота.
– А… воображение пустить в ход можно?
– Действуй разумно.
– Я же не знаю, что решил Совет министров, ваше благородие.
– Первое интервью завтра в девять.
Кто-то швырнул ему папку и сказал, этого тебе будет предостаточно, чтобы сочинить стоящую речь. А сочинять, как нам известно, ты мастак.
– А если откажусь?
– Тогда я тебя самолично расстреляю. Уяснил, Белобрысый?
В девять утра, с родинкой на щеке, как полагается, он вслушивался в слова переводчика, излагавшего ему первый вопрос заведующего международным отделом газеты La Repubblica. Потом ответил, действуя разумно. И оказалось, что очень забавно выдумывать ни к чему не обязывающие фразы, нисколько ему не вредящие, и к тому же, вполне возможно, не вредящие ни Режиму, ни личности Рулевого. Дело было рисковое, но забавное. Ему уже так опротивело бесконечно подставлять затылок Национальному фронту, что немного поразвлечься было не вредно. Что вы сказали?
– Ваше высокопревосходительство, без сомнения, мыслит очень ясно.
– Яснее ясного, почтеннейший Саверио, если позволите вас так величать…
– Конечно, ваше высокопревосходительство.
– Будьте любезны, с заглавной буквы.
– Разумеется, тысяча извинений, Ваше Высокопревосходительство.
Да, было весело. Хоть он и знал, что Совет министров в полном составе собрался в Зале Разведки и следит за ходом интервью. Никто даже не потрудился ввести в курс дела Великого Рулевого и Благодетеля Нации; они только удостоверились, что его мысли полностью заняты игрой в гольф с самыми обожаемыми и ценимыми им игроками, готовыми к тому же поверить ему все тайны, доступ к которым открыт лишь профессиональным гольфистам высочайшего уровня.
Прочитав репортаж, в котором рассказывалось о его блестящем интервью, сопровождавшийся тремя великолепными фотографиями, Рулевой в восторге, что сумел так отличиться, заметил, что в неустанных трудах на благо Отечества почти запамятовал об этом событии. Когда, говоришь, я с ними беседовал?
Шли дни и недели. Приближалось самое значительное событие сезона, а именно Обращение о Положении Страны, в ходе которого Великий Рулевой обычно читал по бумажке список действительных или выдуманных достижений, чтобы народ удостоверился, что все прекрасно, как никогда, на зависть всему миру. Пользуясь тем, что в соответствии с тщательно разработанной стратегией за несколько часов до выступления у Рулевого очень кстати поднялась высокая температура и ему пришлось срочно прилечь отдохнуть, Совет министров не оповестил о положении вещей никого, кроме тех, кто должен был об этом знать, и ничего не отменил.