Когда наступит тьма
Шрифт:
Сидя напротив этих картин, он предался воспоминаниям, и ему пришли на память похороны Ж. Г. В тот день он вернулся домой с чувством полной своей несостоятельности, отупения, спрашивая себя, что делать дальше и как это все произошло. В тот день, сняв парадный пиджак, он машинально пошарил в карманах. В одном из них лежали какие-то бумажки. Это оказались памятные карточки с трех последних похорон, на которых он присутствовал. Он немедленно пришел к заключению, что надевает этот пиджак исключительно на похороны. А после, как ни жаль, забывает усопших в кармане. Ему это показалось непростительным. Спи спокойно, мы тебя никогда не забудем. До той поры, пока не настанет день, когда раны затянутся под покровом времени
Ему не удалось побывать ни на похоронах Ж. Г., ни на последующей поминальной церемонии, потому что на те дни у него была назначена неотложная поездка. И все же он прочитал все газеты, которые ему удалось найти, чтобы ознакомиться с подробностями неожиданной трагической кончины Ж. Г. Ему не стоило труда признать, что на нем может лежать ответственность за то, что злополучный Ж. Г. станет с того дня жертвой забвения, оставленной во множестве пиджачных карманов. Однако чувствовать себя виновным в этой смерти не мог, несмотря на то что это именно он изрешетил его пулями.
1
Незадолго до своей смерти Ж. Г. подошел к рисунку так близко, что чуть не уткнулся в него носом, как будто хотел понюхать бумагу. Минут десять он провел в молчании перед автопортретом Сары Волтес-Эпштейн[47]. Гораздо живее и глубже, чем он угадал по фотографии, которую прислала ему с айфона некая Нина. Гораздо лучше. Встав прямо перед рисунком, он начал к нему приближаться; настолько, что ему чудилось, будто он чувствует, как оказался внутри. Художница стояла перед зеркалом, пытаясь не смотреть себе в глаза, и водила по бумаге угольком с волшебной точностью, безжалостно отображая мельчайшие морщинки, доставшиеся ей недаром и не уродовавшие это казавшееся спокойным лицо. Заслышав шум за дверью студии, она отстранилась от зеркала, как будто устыдившись, что ее могут застать за столь долгим самолюбованием. И все это происходило на глазах у изумленного Ж. Г.
– Я скоро вернусь, – донеслось до него.
– Хорошо. – И она снова принялась разглядывать себя в зеркале.
И тут, как в исступлении, принялась набрасывать натюрморт Миньона[48], отражавшийся в зеркале возле нее, переместив его на портрете на задний план. Небольшая картина, висевшая на стене и до тех пор не имевшая существования на бумаге, придавала композиции глубину. Желтые гардении Миньона стали бело-серыми; какая жалость. Глубина требует жертв.
Усилием воли Ж. Г. шагнул из портрета обратно.
– Вы знаете, чьей кисти эта небольшая картина на заднем плане? – спросил владелец галереи, видя, что он, очарованный и потрясенный, все не отходит от рисунка.
– Абрахама Миньона, – шепотом ответил он.
Прошла минута неподвижной тишины, и Ж. Г. приблизил нос к подписи, как будто хотел уловить ее аромат. Тысяча девятьсот девяносто шестой год, прочитал он. И вдруг почувствовал, что снова оказался внутри рисунка, в студии художницы, и стоит возле мужчины, говорящего, не ретушируй ничего, любимая: это само совершенство. Тут оба внезапно обернулись, как будто отдавая себе отчет в его присутствии. Несколько мгновений замешательства. И тут мужчина подошел поближе к женщине и поцеловал ее. И Ж. Г. всеми силами души ему позавидовал.
Владелец галереи, с улыбкой наблюдая за Ж. Г., в восхищении стоявшим возле портрета, пытаясь развеять не до конца понятные ему чары, сказал: «Вне всякого сомнения,
Ж. Г. ответил не сразу, словно был далеко; впрочем, так оно и было. По прошествии долгого времени он глубоко вздохнул и, не глядя на владельца галереи, пробормотал:
– Сара Волтес-Эпштейн – имя никому не известное. – И, пытаясь унять дрожь: – Почему вы запрашиваете такую цену?
– Потому что даже за такую цену этот рисунок здесь и недели не провисит.
– Меня интересуют картины маслом.
Мужчины молча обменялись взглядами. Владелец галереи понял, что ошибся в расчетах; что можно было запросить вдвое больше. Но было слишком поздно.
– У вас отличная коллекция. И я предоставил вам возможность приобрести этот рисунок из уважения, которое к вам питаю, и потому, что, признаюсь, давно мечтал о сотрудничестве с истинным знатоком. А по стоимости – он понизил голос, – это очень выгодная покупка.
Едва заметное движение зрачков женщины, изображенной на портрете, осталось для них незамеченным, поскольку взгляды Ж. Г. и владельца галереи скрестились, как шпаги.
– И, с вашего позволения, – добавил владелец галереи, – когда он поднимется в цене, это приобретение может дать вам шанс начать переговоры о еще более ценных приобретениях.
– Когда примерно это должно произойти?
– В скором времени.
Ж. Г. снова поглядел на рисунок. Медленно втянул в себя воздух и, глядя в пол, как будто пряча от него взгляд, сказал, беру.
– Отличный выбор. Рад за вас. – Галерист не удержался и потер руки, несколько расслабившись. И внезапно поглядел ему в глаза. – Простите, а как вы узнали, что натюрморт на заднем плане принадлежит кисти Миньона?
– Это бледно-желтые гардении.
– Но как же…
– Да, Абрахама Миньона. – и Ж. Г. протянул руку владельцу галереи. Они пожали друг другу руки в знак заключения сделки. И все слезы, пролитые с тех пор, как Сара Волтес-Эпштейн закончила рисунок, исчезли, словно горсть песка в пустыне. Так происходит обычно с печалями и радостями, которые разворачиваются вокруг картин, когда они покидают студию художника и начинают полный колебаний путь.
Через несколько дней, а их прошло не очень много, по прибытии полиции трое перепуганных свидетелей еще больше встревожились и подумали, нужно было вовремя удрать, ядрена вошь. Один машинально и судорожно курил; другой, из светлой машины, надел пальто и поднял воротник, чтобы укрыться от холодного ветра. А третий возбужденно шагал от одного к другому и говорил, мне не верится, я просто не могу поверить, и покрикивал на собаку, которая вела себя лучше всех. Но ни один из троих не решался еще раз подойти к черному авто. Скоро полицейских машин стало три, голубые мигалки, люминесцентные жилеты, градом сыпались распоряжения, и куда подевались свидетели. Так-так, держите их наготове, мне нужно с ними переговорить. И тот, кто отдавал приказы, просунул голову в водительское окно «BMW» с опущенным стеклом, посветил ручным фонариком и сказал, господи боже, увидев на заднем сиденье мужчину, превращенного в кровавое месиво, а рядом прижавшуюся к нему, словно напрасно ища защиты, женщину, на вид молодую, в пальто красноватого оттенка, которое раньше, скорее всего, было белым или светло-бежевым. Оба лежали неподвижно, позируя для фотографии. Еще один снимок. И еще одно фото для судебно-медицинской экспертизы, чтобы зафиксировать положение ног. Ступни прочно стоят на полу машины, потому что они не успели отреагировать. Девять патронов из магазина на десять единиц. Пять в мужчину, четыре в женщину, но точно это покажет вскрытие. Разумеется. Думаю, что дело рук профессионала. Кажется, да. Установите личность мужчины и женщины. И водителя. Да. И свидетелей. Почему они в этот час были здесь и что видели.