Когда наступит тьма
Шрифт:
Речь, впервые за всю историю Отечества не прочитанная по бумажке, а произнесенная и обоснованная аргументами, принесла Режиму колоссальный успех. Рукоплескания до сих пор слышны. Рулевой, ясновидящий, несгибаемый, упорный, мудрый, блестящий и даже очаровательный, с едва заметным чувством юмора в некоторых пассажах, с иронией и даже сарказмом в других, впервые выступал на Стадионе, ничем не защищенный, отважно глядя в лицо подонкам из Национального фронта. Последствия этого были столь благоприятны, что уже ничего не стоило убедить недоверчивых министров, что нет лучшего способа напрямую снабжать Белобрысого
– А как же Великий Рулевой и Благодетель Нации? – в ужасе осведомился Белобрысый.
– Такие подробности тебя не касаются.
Со страной сложнее. А вот Режим расцвел настолько пышным цветом, что опросы уже почти не приходилось подделывать, чтобы продемонстрировать завидную популярность Рулевого. И развитие экономики подавало надежды. Люди снова научились улыбаться. Все были счастливы, кроме самого рулевого и прочая.
– С заглавной буквы.
– Рулевого и Прочая.
– Не потерплю! Кто этот самозванец?
– Ваше Высокопревосходительство: мы действуем на благо Отечества, на благо Режима, на благо Вас самих. Вы только поглядите, как стал Вас любить и чтить народ.
– Плевать хотел я на народ.
– Так Рулевой говорить не должен.
– Ты прав: на него и плюнуть много чести. Доволен?
– Я тороплюсь, Ваше Высокопревосходительство. Если Вам интересно, вот отчет о развитии экономики, можете прочесть на досуге.
– Как будто там правду пишут.
– Так и есть. Сейчас так и есть. Раньше не писали, а теперь пишут. И все благодаря Великому Рулевому! Благодаря Вашей самоотдаче. Вашему неустанному…
– Чтоб вам всем обосраться.
И всем пришлось обосраться. Кое-кому от радости; Великому Рулевому – от ярости. Пока не объявилось затруднение.
– Ты это о чем, Белобрысый?
– Я обеспокоен вопросом своей безопасности.
– С чего это?
– Национальный фронт мечтает со мной расправиться.
– Не будут они этим заниматься; ты же знаешь. Сколько лет ты был у них под прицелом, и все было тихо и спокойно?
– Они могут воспользоваться любым удобным моментом. Особенно когда все в порядке. Я не хочу больше ездить в официальном автомобиле с открытым верхом: только в бронированных машинах, и все тут.
– Уже объявлено, что Рулевой собирается посетить Тригород. В автомобиле с открытым верхом. Не время выказывать трусость.
– Но как же…
– Отставить разговоры.
– Не поеду.
– Тогда расстреляем тебя, ты же в курсе.
– Как знаете. Но расхлебывать кашу будете сами. Господа.
– Ты не посмеешь, Белобрысый.
– Еще как посмею. Но этот вопрос можно решить просто и без лишних расходов.
– Как? – хором спросили все шестеро присутствующих министров.
– Помашите народу ручкой, ваше высокопревосходительство.
– Хочу машу, хочу не машу.
– Не помашете народу, убью на месте.
– Ах так?
– Так, ваше высокопревосходительство.
– А что сегодня скажет самозванец?
– В Тригороде
– Ах, как мило. Но зачем ездить в автомобиле с открытым верхом? Это же опасно!
– Ваши всегдашние распоряжения, ваше высокопревосходительство.
– Я же сказал, что это опасно!
– Вы не можете ни с того ни с сего начать действовать по-другому, ваше высокопревосходительство. Так заведено с самого начала.
– Да, но ведь в этом автомобиле ездил не я! Разве ты не понимаешь?
– Машите правой рукой!
– Я всегда махал левой!
– Но уже давненько машете правой! Придется вам привыкнуть к новой должности, ваше высокопревосходительство.
– С заглавной буквы!
– Боюсь, что уже не с заглавной, ваше высокопревосходительство.
В это мгновение из окна высокого темного здания высунулось дуло снайперской винтовки, и серебряная пуля вонзилась в затылок Рулевого так метко, что карьере Белобрысого пришел конец.
Точка схода
Я не желаю знакомства с художниками, картины которых приобретаю. Я уверен, что это привело бы к сплошным разочарованиям. Ж. Г.
Эпилог
Он вошел в выставочный зал Фонда, делая над собой колоссальное усилие, чтобы побороть панический страх, что его кто-нибудь узнает и примется орать от ужаса. Посетителей в тот час было немного, и он был несколько озадачен как всеобщим равнодушием, так и отсутствием обвиняющего перста. За стойкой администратора царила дама с радикально осветленной шевелюрой, у которой он приобрел роскошный каталог и стал его внимательно листать. Триста шестнадцать произведений искусства различных эпох, большой или очень большой ценности. До этого события коллекция Ж. Г. никогда не выставлялась полностью. Содержание всех предыдущих выставок было сознательно ограничено.
В каталоге не объяснялось, что семья (а именно некий вышедший из тумана двоюродный брат, при ближайшем рассмотрении оказавшийся более близким родственником) организовала выставку с целью продать часть коллекции и таким образом оплатить расходы по вступлению в наследство. Это было известно немногим.
По прошествии нескольких часов неторопливого созерцания у него ужасно болели ноги: он был уверен, что икры сильно опухли. Присев на одну из скамеек в зале III, он слегка удрученно поглядывал на шесть картин, время от времени исчезавших, когда кто-либо из посетителей их от него загораживал: изумительный Шагал, африканского вида Барсело[46] солидных размеров, Милле и автопортрет женщины углем, единственный в коллекции Ж. Г. рисунок, а также одно из немногих произведений, отходивших от пейзажной тематики. Щепетильный критик отметил бы в этой коллекции нехватку современного искусства. Но в целом она была великолепна, невероятна, непредсказуема. Он вздохнул. Лучше бы ему никогда не приходилось сюда являться. Лучше бы в этой выставке вообще не было никакой нужды!