Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Шпор Кристина

Горбачев слушал и на этот раз не прерывал его. Тот вечер на берегу Рейна, как вспоминал сам Коль позже, стал поистине поворотным моментом в размышлениях Горбачева, да и во всех их отношениях. При расставании они обнялись. Впрочем, это было не совсем ловкое упражнение: приземистый кремлевский лидер и массивный стокилограммовый канцлер ростом за метр восемьдесят. Но их взаимные чувства были подлинными: родилась политическая дружба. Более того, для Горбачева Западная Германия стала, как говорили в Москве, «главным зарубежным партнером» – после Соединенных Штатов – и которая поэтому играла помимо всего прочего «глобальную роль» 248 .

248

Kohl. Ich wollte, pp. 43–44. O важности двусторонних отношений с Бонном для Москвы и о глобальной роли ФРГ см.: DESE doc. 2, p. 280.

Теперь Коль мог купаться в лучах славы двух в высшей степени успешных для него визитов лидеров сверхдержав – Буша и Горбачева. Он высказался на встрече с прессой возвышенно: «В течение трех недель два наиболее могущественных человека из двух различных систем посетили Германию. Эта новая эра

накладывает на Германию новую ответственность и, – добавил он, – на поддержание мира» 249 .

Оценка саммита Горбачевым тоже была теплой и позитивной. «Я думаю, мы выходим из периода холодной войны, хотя там все еще есть некоторые льдинки и неясности», – провозгласил он перед отъездом. «Мы идем к новой стадии отношений, которую я могу назвать мирным периодом развития международных отношений». Он даже предположил, что «Берлинская стена может исчезнуть, когда исчезнут условия, ее породившие. Я не вижу в этом большой проблемы». В этом был едва прикрытый посыл режиму Хонеккера. И, обращаясь, собственно, к разделению Германии, он заявил: «Мы надеемся, что время решит эту проблему». Но, рассуждая о снятии одного величайшего геополитического барьера, Горбачев также упомянул о своих опасениях новой «непроходимой стены через Европу», – имея в виду планы Европейского сообщества создать полностью интегрированный единый рынок к 1992 г. «До сих пор мы не слышали убедительных экономических и политических аргументов, рассеивающих такие опасения». Здесь надо напомнить, что в июне 1989 г. процесс европейской интеграции, казалось, вел к углублению разделения между двумя половинами континента, а совсем не выглядел объединяющей силой того рода, которую имел в виду Горбачев, когда говорил об «Общем европейском доме» от Атлантики до Урала 250 .

249

Schmemann. ‘Bonn Declaration’, p. 12.

250

Serge Schmemann. ‘A Gorbachev Hint for Berlin Wall’ NYT 16.6.1989; Ferdinand Protzman. ‘Gorbachev Urges Greater Trade and Much Closer Ties with Bonn’. NYT 14.6.1989.

Для Горбачева Бонн стал частью серии визитов по всей Европе в середине 1989 г., во время которой – так же как и Буш во время своего разговорного тура весной – советский лидер представил свои идеи о новой Восточной Европе, которые в свою очередь родились в рамках его программы политической и экономической реструктуризации.

Тремя неделями позже, в Париже, он развил ту линию, которую они с Колем начертили в отношении Польши и Венгрии, настаивая на том, что коммунистические страны «сейчас находятся в состоянии перехода»» и что они «придут к новому качеству жизни в рамках социалистической системы, а социалистическая демократия» является «процессом демократизации», в конечном счете преобразующим всю Восточную Европу. Другими словами, все то, что происходит в советском блоке, было процессами реконструкции, перестройки, а не деконструкции, не разрушения. Хотя, указывая на исторические связи между 1789 и 1917 гг., он провозгласил, что перестройка – это тоже «революция». Рассуждая об этом в аудитории, забитой профессорами, писателями и студентами Сорбонны, – он специально попросился выступить там – Горбачев почувствовал себя интеллектуалом, которым хотел быть. Он философствовал о фундаментальных «новых проблемах, стоящих перед человечеством в конце двадцатого века», на которые «Новое мышление» дает ответы. Он предостерегал Запад от ожиданий того, что Восточная Европа «вернется в лоно капитализма», и от «иллюзии, что только буржуазное общество представляет вечные ценности» 251 .

251

James M. Markham. ‘Gorbachev Says Change Will Sweep Bloc’. NYT 6.7.1989; ср. Taubman Gorbachev. P. 478.

В этих рассуждениях сквозило действительное раздражение Горбачева выступлениями Буша в апреле и мае. Он не видел никакого «реализма» или «конструктивной линии» в этих заявлениях, и фактически нашел их «совершенно неприятными», как сказал об этом Колю в Бонне. «Честно говоря, эти заявления напомнили мне высказывания Рейгана о “крестовом походе” против социализма». Как и Рейган, Буш «обращался к силам свободы», призывал к завершению периода «статус-кво» и к тому, чтобы «отбросить социализм назад». И все это, кипятился Горбачев, «в то время, когда мы призываем к деидеологизации отношений. Невольно приходит в голову вопрос: а когда Буш действительно искренен, а когда его слова – просто риторика?» 252 .

252

Запись беседы Горбачева и Коля 12.6. 1989. АГФ. Записки А.С. Черняева. DAWC. См. также: MoH:1989 doc. 63 pp. 464–465; DESE doc. 2, p. 282.

Когда эта тема была поднята во время встречи Миттерана и Горбачева в Елисейском дворце 5 июня, то французский президент не стал скрывать, что у него на этот счет имеются собственные взгляды. «Джордж Буш будет проводить очень умеренную политику даже без всякого сдерживания со стороны Конгресса, просто потому что он консерватор». «Фактически, – добавил он, – у Буша только один большой недостаток – у него просто нет никакого оригинального мышления». Сильно чувствовалось недовольство Миттерана отсутствием собственного влияния и снижающимся статусом Франции в мировых делах. Он чувствовал себя отодвинутым в результате активной европейском дипломатии Буша и Коля – к этой теме я вернусь в четвертой и пятой главах. Советскому лидеру, наоборот, нравилось, что француз копает под неповоротливого президента США, и он высоко ценил выражение Миттераном «веры в успех перестройки» 253 .

253

Неполная советская запись переговоров Миттеран–Горбачев 5.7.1989 MoH:1989 doc. 72 pp. 490–491. James M. Markham. ‘Gorbachev Likens Soviets to French’. NYT 5.7.1989. Французская точка зрения на визит Горбачева в Париж см.: Bozo. Mitterrand. pp. 60–63.

Тем

не менее советский лидер, настроенный на перехват инициативы у «крестоносца» Буша и на доминирование на почве высоких моральных ценностей, выложился по полной, выступая в Совете Европы в Страсбурге. Объявив, что «послевоенный период и холодная война становятся пережитками прошлого», Горбачев обещал представить внушительный пакет предложений в области разоружения, включая сокращение советских ракет малой дальности «без промедления», если с этим согласится НАТО, имея в виду конечную цель ликвидировать все такие вооружения. Не забывая о недавних возражениях со стороны Альянса относительно «третьего нуля», он с вызовом провозгласил, что СССР быстро движется к своим «безъядерным идеалам», в то время как Запад придерживается своей устаревшей концепции «минимального сдерживания».

Советский лидер развил свое видение Общего европейского дома. В нем не могло быть места «самой возможности применения силы или угрозы силой», и он сформулировал необходимость замены «доктрины сдерживания на доктрину сдержанности». Он предвидел, что по мере того, как Советский Союз будет двигаться «к более открытой экономике», постепенно будет «возникать обширное экономическое пространство» по всему континенту. Он продолжал верить в возможность того, что «соревнование между разными типами общества ориентировано на создание лучших материальных и духовных условий жизни людей». Но он верил, что наступит день, когда «единственным полем битвы будут рынки, открытые для торговли, и умы, открытые для идей».

Признав, что у него нет «готового проекта» Общего европейского дома в кармане, он напомнил слушателям о работе Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе в 1975 г. (СБСЕ), когда 35 стран согласовали общие принципы и ценности. И теперь, заявил он, «нынешнему поколению руководителей европейских стран, США и Канады, помимо самых актуальных вопросов, пора обсудить, какими они видят последующие этапы движения к европейской общности века». Краеугольными камнями Хельсинки-1975 были две сверхдержавы, и Горбачев считал, что положение не изменилось. «Реальности сегодняшнего дня и перспективы на обозримое будущее очевидны: СССР и США являются естественной частью европейской международно-политической структуры. И их участие в ее эволюции не только оправдано, но и исторически обусловлено. Никакой иной подход неприемлем» 254 .

254

Горбачев. Собр. соч. Т. 15. С. 156–169.

Горбачев возвращался домой через Румынию, где провел совещание Политического консультативного комитета стран Варшавского пакта, которое формально и публично отказалось от доктрины Брежнева, – другими словами, оно подтвердило его заявление в Нью-Йорке и позднее в Страсбурге, что силу нельзя использовать для контроля за правительством отдельной социалистической страны. В сочетании с горбачевским пиаровским наступлением с использованием решительных односторонних сокращений советских вооруженных сил в Восточной Европе и с его настоятельным стремлением к тому, чтобы страны Варшавского договора и страны НАТО добились прогресса в договоренности относительно обычных вооружений к 1992 г. 255 , – все это стало очень волнующим моментом для Хонеккера и других сторонников жесткой линии внутри блока – Чаушеску в Румынии и Милоша Якеша в Чехословакии – особенно, если учесть, что они использовали саммит для страстного лоббирования военной интервенции войск Варшавского пакта в Венгрии. Сторонники подавления и непримиримости, они, должно быть, чувствовали, что Кремль покидает их 256 . Горбачев определенно не оставил у своих коллег – лидеров коммунистических стран – никаких сомнений, что он думает о динозаврах среди них. Он подчеркнул: «Необходимы новые перемены и в партии, и в экономике… Еще Ленин говорил, что новая политика нуждается в новых людях. И это зависит уже не только от субъективных желаний. Это диктует и сам ход процессов демократизации» 257 .

255

Mark Kramer ‘The Demise of the Soviet Bloc’ Journal of Modern History 83 (December 2011) pp. 788–854 here pp. 806–809. And US National Intelligence Council ‘Status of Soviet Unilateral Withdrawals’ 1.9.1989, Memorandum NIC M 89-10003 (Secret), printed in Fischer (ed.) At Cold War’s End doc. 19 pp. 304–313. ‘Warsaw Pact Warms to NATO Plan’ CT 9.7.1989.

256

В Бухарестской декларации утверждалось, что в интересах жизненно важных требований политики безопасности, взаимопонимания и сотрудничества между странами следует уважать национальную независимость, суверенитет и равноправие всех государств, равенство прав всех народов и право каждого народа на самоопределение и свободу выбора собственного социального и политического развития; следовать политике невмешательства во внутренние дела, соблюдения устава ООН и принципов Хельсинкского Заключительного акта, а также всеми признанных принципов международных отношений. См.: Совещание Политического консультативного комитета государств – участников Варшавского договора, Бухарест, 7–8 июля 1989 г.: Документы и материалы. М.: Политиздат, 1989, а также: Parallel History Project-ETH Zurich (PHP-ETHZ).

257

См.: Горбачев. Собр. соч. Т. 15. С. 182.

***

Советский лидер покинул Бухарест 9 июля, как раз в то время, когда президент Соединенных Штатов прибыл в Варшаву. Каждая сверхдержава расставляла по Европе вехи смятения. Буш был встревожен мирным наступлением советского лидера в Европе и не в последнюю очередь тем, что американские союзники охвачены чем-то вроде горбимании, которая делает их податливыми на советские обольстительные предложения в области сокращения вооружений. Его собственный тур по Европе – в Польшу и Венгрию, перед встречей G7 во Франции – был запланирован в мае, но теперь он стал еще более насущным, чтобы как-то «компенсировать эффект» горбачевского посыла 258 .

258

Bush & Scowcroft A World Transformed p. 115. О планах Буша посетить Польшу: ‘Bush to Visit Hungary, Poland in July to Show US Support for Their Reforms’ LAT 6.5.1989. См. также: GHWBPL Telcon of Kohl–Bush call 5.5.1989 Oval Office, p. 2.