Когда причиняют добро. Рассказы
Шрифт:
На третий день, когда мы снова обедали вместе, мы сели ещё немного ближе друг к другу. Когда Мэй открыла крышку своего контейнера, внутри оказался точно такой же обед, как накануне и за день до этого. Наконец Мэй попросила: «Если ты не против, съешь что-нибудь за меня». И с того дня мы стали меняться обедами. Мэй призналась, что не любит жирную пищу, а постный обед, который готовила моя мама, пришёлся ей по вкусу. Мы как будто были созданы друг для друга. Наша встреча была неслучайна, как всё неизбежное в этом мире. Мэй ела, словно маленькая птичка клевала. А мне, чтобы откусить кусок толстого сэндвича, приходилось широко открывать рот — впервые с тех пор, как мне исполнилось четыре года. Мы каждый день садились рядом, обменивались контейнерами и обедали. Бен и Микки, Хлоя и Джесси, Джейми и Майкл, Николь и Джуди, Мэй и Ли. Так завершилось разделение по парам.
После того как мы пообедали вместе в седьмой раз, Мэй что-то достала из сумки. Пять блестящих камушков гладкой белой гальки.
— Знаешь, что это? — спросила Мэй.
— Это же просто галька, — ответила я.
— Я подобрала их, потому что они похожи на камни для «Воздуха». С ними можно играть. «Воздух» знаешь?
Я не понимала, о чём говорит Мэй:
— Воздух, the air?
Мэй решила продемонстрировать. Ладони у неё были маленькие, с короткими пухлыми пальчиками. Сначала она сбросила все камни на стол, а затем подкинула один из них высоко над столом. И ровно в тот момент, когда он взлетел в воздух, она молниеносно схватила один из оставшихся на столе камней и, уже держа его в руке, поймала падающий камень. Так один, два, три четыре, пять камушков вновь встретились у неё в ладошке. Бонус! Теперь Мэй подкинула все камни вверх, поймала их тыльной стороной раскрытой ладони, потом снова подкинула камни, мгновенно перевернула руку и преспокойно поймала их все, снова зажав в кулаке. Я с открытым ртом наблюдала за акробатическими движениями руки Мэй. Это было похоже на волшебное действо, разыгрываемое камушками, воздухом и человеком.
— У тебя лучше получится, потому что ладони больше, — сказала Мэй, протягивая мне камни. Зажатые в её ладони камни блестели пуще прежнего. Я взяла их в руку. Они были тёплыми. Я подбросила один камень вверх, как делала Мэй. Прежде чем я успела сообразить, что делать дальше, камень упал вертикально вниз и покатился по столу. Мы захохотали. В большинстве случаев поговорка «есть терпение — будет и умение» оказывается верной. Так и я довольно быстро смогла наловчиться играть в «воздух». И уже могла за раз схватить два или три камушка одновременно. К середине семестра я стала частенько выигрывать у Мэй. Разделавшись с обедом, одноклассники тоже сами собой собирались вокруг нас. А однажды к нам присоединились Хлоя и Джесси, и мы сыграли пара на пару. А ещё я узнала правило, что в раунде, где камни ловишь тыльной стороной ладони, если, снова подбросив их к небу, успеть хлопнуть в ладоши прежде, чем ловить их, то каждый хлопок символизирует десять лет. Успел хлопнуть один раз — тебе десять лет, три раза — тридцать, пять раз — пятьдесят. Мы хлопали, и хлопали, и хлопали. Интересно, сколько времени мы провели вместе, если считать таким образом? Тысячу, десять тысяч, миллион лет?
Когда мы играли пара на пару, Хлоя и Джесси всегда проигрывали. И Мэй предложила перемешать команды, чтобы силы были приблизительно равными и игра стала более честной. Я чувствовала себя неловко в паре с кем-то другим, кроме Мэй, но, подчиняясь воле большинства, только улыбнулась в ответ. Мэй стала играть с Хлоей, а я с Джесси. В тот день Мэй превзошла саму себя. Хотя ладони у неё были маленькими, она была такой проворной, что десятилетия быстро складывались в века. Подкидывая с тыльной стороны ладони камень вверх, она многократно хлопала — один, два, три-четыре-пять-шесть- семь… «Вот это класс!» — подумала я. Вместе с восхищением закрался страх. И я в шутку слегка — совсем легонько — толкнула Мэй в плечо. Она потеряла равновесие и перестала хлопать. То ли из-за того, что её взгляд был прикован к камушку, подкинутому в воздух, а может, из-за того, что, будучи с рождения наделённой огромной силой, я недооценила силу толчка, но Мэй завалилась набок и рассекла лоб гвоздём, который немного торчал из столешницы. У неё пошла кровь, да так, что школьная медсестра никак не могла её остановить. Приехала скорая. Учителя и меня запихали в прибывшую машину, но не из-за того, что считали виноватой в случившемся, а потому, что беспокоились, не нахожусь ли в состоянии шока, поскольку я рыдала навзрыд и никак не могла успокоиться. В приёмное отделение многопрофильной больницы К. были вызваны опекуны каждой из нас. Моя мама, едва услышав, что гвоздь распорол лоб, перепугалась до смерти и примчалась в больницу. Узнав, что это сообщение не относилось ко мне, она не смогла скрыть своего облегчения. Рана Мэй оказалась глубже, чем можно было предположить. Главное, никак не могли остановить кровотечение. Поскольку в К. практически
Я лежала на соседней с Мэй койке и видела, как они вошли после того, как мне поставили капельницу с успокоительным. Прежде чем подойти к Мэй, они поздоровались по всем правилам этикета. Они разговаривали с Мэй уважительно и вежливо. Они искренне интересовались состоянием девочки и прогнозами врачей, но, похоже, не любили её по-настоящему. В такой момент было бы сложно умышленно скрывать любовь, если бы она в принципе была. Для моего уха их корейский звучал как будто с акцентом. И тут наконец в моей голове сложилась вся картина целиком. Я молила только о том, чтобы в палату не вернулась мама, которая ненадолго отлучилась куда-то.
Первое, что сказала мама, столкнувшись с опекунами Мэй в приёмном покое, было: «That’s too bad». Так она выразила, что сожалеет о случившемся. Похоже, она умышленно выбирала не самое подходящее выражение в языке, когда надо было извиниться или выразить своё сожаление. Не знаю, поняли они или нет, что сказала мама. Они просто сидели и молчали. Я тоже ничего не говорила. Потому что не могла. Я притворилась спящей и подглядывала через едва приоткрытые веки. До меня доносились слова, которые я не могла толком разобрать, и никак не могла определить, какой национальности эти люди. Наконец я услышала чистую корейскую речь. Это говорила Мэй:
— Мы играли с друзьями, и я упала. Сама виновата.
И тут вклинилась моя мама:
— О, да вы корейцы, — сказала она ласковым тоном, который использовала только по острой необходимости.
Настоящее имя Мэй было Мэхви. Чан Мэхви родом из Корейской Народно-Демократической Республики, которую обычно называют «Северная Корея». Появившийся в приёмном покое врач сказал маме, что у меня очень плохое состояние здоровья. И предупредил, что если всё будет так продолжаться и дальше, то мой организм может пострадать от истощения. Мама не стала вступать в дискуссию с доктором и только ответила: «Понятно». Я поняла, что мама вообще не слушает, о чём говорит врач. Она была в ужасе от осознания, что я проделала дырку во лбу северокорейской девочки. А опекуны с той стороны были в ужасе от того, что вверенная им дочка высокопоставленного северокорейца подружилась с девочкой из Южной Кореи. Или нет. Может, я просто нафантазировала это всё себе.
На следующий день, прежде чем я ушла в школу, мама подозвала меня. Она сообщила, что специально попросила директора и меня переведут в другой класс.
— А пока вообще не разговаривай с этой девочкой.
— Why not? — спросила я.
— Может, тебя вообще в другую школу перевести? — серьёзно, вопросом на вопрос, ответила мама. — Девочка из семьи высокопоставленного лица с той стороны. А ты не знала, учитывая, в какую даль ей пришлось уехать на обучение?
У мамы была удивительная способность строить разговор таким образом, что я никогда не могла признаться, что не знала того, чего не знала, и продолжала оставаться в неведении. Я в упор посмотрела на маму. Теперь, если мы обе были босиком, я была выше матери. Я заметила, как она выпрямилась и неистово потянулась вверх всем телом, чтобы не казаться ниже меня. Я подумала о бесчисленных разговорах на корейском, которые слышала от мамы. Надо было признать, что именно они сформировали меня. Но надо было отвечать.
— Нет.
Мамины глаза округлились, а я продолжила:
— Я не перейду в другой класс и не пойду в другую школу. Я останусь с Мэй.
Закончив говорить, я начала тереть грудную клетку с левой стороны, как это иногда делала мама. Как будто осколок стекла, блуждавший в её крови, без предупреждения передался мне и теперь циркулировал в моём теле.
Мэй в тот день не пришла в школу. Похоже, дыру во лбу так быстро не вылечишь. Впервые за долгое время я сама ела свой обед. Пресный и сухой, как лист бумаги. Я снова пожалела Мэй, которая с таким аппетитом поедала мой безвкусный обед.
— Ты в порядке? — спросила подошедшая ко мне Джесси по-английски.
— В порядке, — мужественно ответила я. Я хотела улыбнуться, но мышцы лица словно онемели, и я едва могла пошевелить ими. Через неделю Мэй всё ещё не появилась в школе. Миранда ни словом не обмолвилась о ситуации с Мэй. Похоже, её специально попросили избегать этой темы в моём присутствии. Теперь нас, само собой, стало девятеро в классе: Бен и Микки, Хлоя и Джесси, Джейми и Майкл, Николь и Джуди. И ещё я. Ватанаби Ли осталась одна.