Когда причиняют добро. Рассказы

Ихен Чон

Чуть поодаль бегал второй. Никто из детей не пропал. Оказывается, даже если я ненадолго отвлекусь, мир не рухнет. Наказание снова откладывалось, что успокоило и разочаровало меня. Ведь следом за сокрушительным приговором последуют искупление и прощение. Но надо было жить дальше, и я тяжёлыми шагами направилась обратно к морю.

Вечное лето

Когда-то давно у меня была книжка с картинками, из которой я узнала, что свиньи самые чистоплотные и тонко чувствующие животные в мире. Свиньи никогда не едят то, чего им не хочется, а для туалета выбирают какую-нибудь прохладную ямку. Они знают, что надо прятать отходы жизнедеятельности. Кроме того, свиньи спокойные как никто другой. Если их не провоцировать, сами они не будут никого обижать. В общем, свиней не в чем обвинить. Но наибольшее впечатление на меня произвела та часть в книге, где говорилось, что свиньи очень не любят, когда их не отличают одну от другой. Этот факт врезался мне в память, потому что показался невероятно красивым и

печальным.

* * *

Когда мне было двенадцать, мы жили в Токио. Родители купили домик в пригороде. Это был ничем не примечательный дом с двумя маленькими комнатушками, устеленными татами, и кухней, игравшей по совместительству роль гостиной. Поскольку дом был невероятно крошечным по сравнению с кондоминиумом, в котором мы жили в Маниле незадолго до этого, мама каждое утро причитала, словно благородная особа, очутившаяся в свинарнике. На самом деле мама не была благородных кровей. Просто она привыкла, что, следуя по миру за своим мужем — руководителем экспортного отдела в торговой корпорации, — она может рассчитывать не только на его зарплату, но и на компенсацию жилищных и бытовых расходов. Когда же её муж стал работать в головном офисе в Токио, ей в некотором роде пришлось пойти на уступки. Но было и то, в чём мама была бескомпромиссна — международная школа для дочери. Иногда я задавалась вопросом: отправив дочь учиться в токийскую международную школу, стоимость обучения в которой равнялась примерно половине дохода семьи, о какой жизни для своего ребёнка мечтали родители? Возможно, они хотели, чтобы я выросла не кореянкой и не японкой, а, скажем, чем-то вроде космополита. Как бы то ни было, первое слово, которое я выучила в школе, было «бута». По-японски это значит «свинья». В любой стране в любой международной школе дети обзываются на языке той страны, в которой находятся. И чаще всего в этой школе я слышала «бута».

Я была единственной в нашем районе, кто ходил в международную школу. И мне единственной приходилось каждое утро в одиночку идти к метро, чтобы проехать две станции и пересесть на школьный автобус, а каждый вечер в обратном порядке: сначала ехать на школьном автобусе, потом проезжать две станции в метро и идти домой. Поначалу мама каждый день непременно подчёркивала, что на своих двоих мне приходится идти только лишь до метро и обратно. Она всегда считала, что я мало двигаюсь. С рождения я была больше других детей. Говорят, все удивлялись, глядя на меня в палате новорождённых, когда узнавали, что перед ними младенец двух дней от роду и к тому же девочка. Когда мама была беременна мной, она съедала всё, что не приколочено, словно была готова затолкать в себя всю еду мира. В результате к концу беременности она набрала более тридцати килограммов. Прибавка в весе была в два раза больше допустимой нормы. И в самый разгар летней жары на свет появился ребёнок весом почти четыре с половиной килограмма. Я не винила мать, но не могла избавиться от мысли о несправедливости её навязчивого контроля за потребляемыми мной калориями и излишнего ограничения меня в еде. Вероятно, она была на месте виновника аварии в тоннеле, вызвавшей цепную реакцию. Перелом шеи у пассажира в самой первой машине это результат беспечности водителя последнего автомобиля в этой аварии. Виновная лишь в том, что сидела в первой машине, я никак не могла понять позицию матери, которая категорически запрещала мне пить лимонады, есть шоколад, торты, печенья и продукты, в составе которых могла быть фруктоза, а после шести часов вечера мне и вовсе разрешалось только пить обычную воду. У меня не было другого выхода: засыпая с урчащим от голода желудком, я просыпалась через некоторое время и, убедившись, что все в доме спят, тайком пробиралась на кухню и, как плутовка-кошка, выкрадывала еду из холодильника.

Однажды, когда мы ещё жили в том районе Токио, мне пришлось по маминой прихоти возвращаться домой пешком вместо того, чтобы проехать на метро. К тому моменту, как я дошла до двери дома, вид у меня был такой, словно я только что вышла из горячего душа: насквозь мокрая, с тяжёлыми каплями пота, стекавшими со лба. Открыв дверь, мама поторопилась принести мне полотенце. От подмышек и складок кожи поднимался едкий запах пота, тянувшийся за мной шлейфом. В маминых глазах я заметила смесь сочувствия и отвращения. Я обтёрла лицо и шею полотенцем и прошла на кухню. На столе стоял стакан с водой, в котором плавала долька лимона. Не проронив ни слова, я поднесла стакан к губам. Сделав небольшой глоток, я подержала воду во рту и только потом проглотила её, и так раз за разом. Даже простая вода, если делать вид, что жуёшь её, может существенно ослабить чувство голода. В пустом желудке урчало.

На следующий год на медосмотре мой вес оказался больше, чем у девяноста пяти процентов моих сверстниц. За год до этого я была тяжелее девяноста семи процентов девочек моего возраста. Поэтому хоть и очень медленно, но всё же я двигалась к среднему показателю. На самом деле мой вес практически не изменился за год, зато я выросла на три сантиметра. Не знаю, смог бы заметить эту разницу в моём облике даже самый внимательный наблюдатель. Так что дело вовсе не в том, что я перестала толстеть. В тринадцать лет Ватанаби Ли была толстой, замкнутой девочкой с бледным лицом и недостатком сахара. И, как и прежде, её прозвище было «бута».

* * *

Родителям

снова выдался шанс. Почти наверняка отца должны были отправить за границу при следующей ротации служащих. Мама уже перебирала в голове города, куда его, как она надеялась, могли бы отправить. В первую очередь ей хотелось, чтобы там было мало корейцев и японцев — чтобы ей не приходилось беспокоиться о косых взглядах, которые кидали на неё с немым укором: как могла кореянка выйти замуж за японца. Ещё ей хотелось, чтобы в этом месте говорили не на корейском или японском, а на английском, французском или другом международном языке; чтобы страна была с умеренным климатом, с высоким уровнем дохода и образования населения, но сравнительно низкой стоимостью жизни; чтобы везде были ухоженные газоны с зелёной травкой; и чтобы даже ночью можно было безбоязненно вернуться домой на общественном транспорте. Вот где хотела жить мама.

Родители познакомились, когда папа был в командировке в Сеуле. Мама в то время ещё ни разу не выезжала за пределы Кореи. Папа был японцем. По-корейски он знал слов тридцать. А мама могла сказать от силы три фразы по-японски: «саёнара», «мосимоси» и «аи ситерю», значившие, соответственно, «до свиданья», «алло» и «я тебя люблю». Мама рассказывала, что в старшей школе зачем-то выучила фразу «я тебя люблю» на десяти языках. Сначала на свиданиях они с папой общались на ломаном английском. Удивительным образом это никак не мешало взаимопониманию. Я бы сказала, что это судьба! Но мама вспоминала об этом спокойно: «Это была иллюзия. Что-то подобное испытывают все влюблённые пары. А по правде-то говоря, много ли значения словам придают горящие страстью парень и девушка». Я представила, чему же горящие страстью парень и девушка придают много значения, и покраснела. Кажется, мама порой совершенно забывала, что я всего лишь тринадцатилетний подросток. Так случилось, потому что я была единственным человеком, с которым мама могла поговорить с глазу на глаз на родном языке и наконец выговориться. С самого рождения мама старательно обучала меня корейскому. Но это вовсе не было связано с глубокой преданностью родине и родному языку — она всего лишь страстно желала, чтобы рядом был человек, в совершенстве понимающий её речь, слушатель, с которым она могла бы поделиться чем угодно на родном языке. Иногда я задавалась вопросом: волнует ли маму груз на моей душе так же, как грузность моего тела.

В ожидании нового назначения отца мама часто рассказывала об их жизни в Эдинбурге сразу после свадьбы. Чаще всего она говорила, что то время было прекрасно, поскольку они были свободны. Я не уточняла, что значит, что они были свободны. Боялась, что мама не раздумывая выпалит: «Это значит, что не было тебя». И тогда мне следовало бы согласиться, мол, действительно, пока нет детей — это самое свободное время. «Мы думали, что так будет всегда. Мы были счастливы. Ах, как мы любили друг друга!» — вспоминала мама. Я прошу прощения, но мне было совсем не интересно, как горячо родители любили друг друга в молодости и что помогло им преодолеть национальные и языковые барьеры и сблизиться. Сейчас их жизнь не имела ничего общего с прошлой страстью и была похожа на бутылку выдохшейся газировки, которую забыли закрыть, отпив всего пару глотков.

— Стало известно, куда меня отправят, — сообщил как-то папа, вернувшись вечером с работы. С некоторых пор он стал говорить дома только на японском языке. Мне было всё равно, на каком языке говорить. А он, возможно, упивался патриотической гордостью, когда видел, что жена на родном языке может говорить только с дочерью. Раньше между собой родители разговаривали в пяти процентах случаев на корейском, в двадцати — на японском, в двадцати пяти — на английском. Всё остальное время за них говорило молчание: обыденное, многозначительное, умиротворённое, скучное, неестественное. Мы должны были ехать в К. Как будто я даже слышала это название когда-то. Я попробовала отыскать К. на глобусе. Это оказался город-государство в южной части Тихого океана. Зимой и летом температура практически одинаковая. Жители этой страны в большинстве своём никогда не видели настоящего снега. Мизерная оплата труда. Про общественный порядок и безопасность не было сказано ничего. Это вся информация, которую я смогла найти в интернете.

— А на другое место поменять нельзя? — спросила мама.

— Нельзя, — ответил отец, — но если хотите, можете просто остаться здесь.

Мама быстро рассталась со своими надеждами. Через несколько дней она нашла для себя едва ли не единственное достоинство К.: там точно нет корейцев и японцев. Мне оставалось только кивнуть в знак согласия.

Папа первым отправился в К. Мы с мамой должны были присоединиться к нему через пару недель, когда в международной школе начнутся каникулы. Родители хотели, чтобы я закончила семестр в школе. Я уже в третий раз меняла школу. К этому я относилась смиренно. Не о чем было жалеть, нечему радоваться. То, что я уйду из школы в одной стороне света, означало, что вскоре я пойду в школу в другой стороне. А школы везде были одинаковые. Естественно, в любой школе в любой стране есть задиристые или зловредные дети. Часть парней будет называть меня «свиньёй», «хряком», «боровом» и всё в таком духе и относиться ко мне как к свинье забавной. Остальные парни и большая часть девчонок будут полностью меня игнорировать и относиться ко мне как к свинье отвратительной. Меньшая часть девочек будут сравнительно приветливы и относиться ко мне как к свинье несчастной. В первый день в новой школе Ватанаби Ли узнает, как звучит «свинья» на языке К.